Алесь Адамович - Война под крышами

И тут метрах в ста Виктор увидел Хвойницкого. Сразу узнав высокого в черном длинном тулупе селибовского бургомистра, Виктор заметил и человека с втянутой головой – Пуговицына. Схватили в руки винтовки, испуганно смотрят в сторону Виктора. Наверно, глазам своим не поверили. Виктор заскочил за угол и тоже сдернул с плеча винтовку. Узнали! Мысль эта будто ударила, но сразу все в мире стало проще: назад дороги нет, все решится сейчас, сегодня. Выглянул на улицу: Хвойницкого и Пуговицына уже нет. Убежали.

Из подъезда выбежал Сенька, жадно протянул руку к автомату. Глаза его не упустили и зажигалку, выпавшую у немца из шинели, – поднял.

– Уходи теперь.

Виктор и сам лихорадочно соображал: как дальше? Узнали его или это ему показалось? Но если и показалось, он не может оставить Сеньку одного, хотя бы за город его проведет, а там будет видно.

Они бежали по глухим, пустынным улочкам и слышали своих преследователей. Стрельба и крики все усиливались. Вот уже ввязались мотоциклисты, зловеще тарахтят где-то сбоку. Сенька с маху бросается через заборы, всем телом сбивает с крючков калитки. В одном из дворов Виктор скинул на землю шинель. Вот уже и окраина, впереди на снежном поле несколько домиков, а километрах в двух – лес. Взрывая сапогами глубокий снег, Сенька поворачивает к новому, еще не огороженному домику, который дальше других выступил в поле. Добежали до него, и тут по черепице звонко хлестнуло пулеметной очередью. Если еще осталась возможность вырваться, то это сейчас, ни секунды не медля, прикрываясь стенами крайнего домика. Пробегая мимо последнего человеческого жилья, Виктор невольно заглянул в окно, и в нем на мгновение вспыхнула неожиданная тоскливая зависть к мирному спокойствию, которое он ощутил в аккуратно расставленных вокруг стола стульях.

Чем ближе были они к лесу, все еще недосягаемо далекому, тем больше открывали себя пулемету. Он уже строчил взахлеб с короткими перехватами. Злобно-торжествующе неслись к лесу светлые искры трассирующих пуль. Снег стал глубже. Вбежали в ложбину, большую снежную чашу. Тут густится забытый клочок березовых кустиков. Пули идут над головой, они точно собираются там, впереди, на краю снежной чаши, поджидают. И когда выбежали из низинки, тесно сделалось от злого роя пуль. Наперебой строчило уже несколько пулеметов. А кто-то стрелял из винтовки из-за крайнего, из-за «их» домика, стрелял, хорошо прицеливаясь. Теперь они не обращали внимания на пулеметы, а чувствовали только того, кто стрелял из винтовки. Ныряли в снег, поднимались и не могли не ощущать на себе этой единственной винтовки. Виктору обожгло шею, Задыхаясь от усталости и бессильной злобы, он повернулся и стал стрелять в чернеющую возле домика фигуру. Сенька тоже дал очередь. Но оба чувствовали, что тот, кто их вот-вот убьет, – жив. Долго так продолжаться не могло, беглецы видели немцев и полицаев, которые, уже не прячась, стреляли им вслед. А та винтовка все била по ним, точно и размеренно, прижимала к земле. Сенька вдруг странно поглядел на свою руку, и сразу лицо его исказилось страданием и почти детским испугом. Из его перебитой кисти на белый-белый снег упали необычайно яркие розовые капли. Первые капли их крови – так это и ощутил Виктор. И тут Сеньку опрокинуло навзничь. Точно острой пилой протянули по его ватнику, клочья ваты забелели и тут же взмокли красным. Виктор схватился ногтями за ворот Сенькиной фуфайки и стал тащить его назад, в ложбину, другой рукой волоча винтовку. Отупляющий тикающий ритм зарождался в нем где-то внутри, стучал в висках и тут же срывался. И когда этот отупляющий ритм начинался в нем, Виктор переставал слышать ноющий свист пуль, переставал сознавать близкую опасность, он двигался и что-то делал почти автоматически. Ритм в висках звучал все настойчивее, срывался все реже. Со странной деловитостью Виктор заглянул в лицо Сеньке и только удивился, какое оно молчащее среди грохота и воя, какое отсутствующее. И еще заметил, как бы без всякого чувства, что у мертвого Сеньки нижняя губа вспухла совсем по-детски, а на побелевшем подбородке – ямочка, которую у живого Сеньки он, кажется, никогда не видел. Стрельба как-то притихла, это заставило Виктора стряхнуть с себя оцепенение: стягиваются, подходят! Он уже знал, что конец скоро, что спастись невозможно. Вспомнил про автомат: остался где-то там в снегу. Но все равно запасных дисков нет. Ладонью взвесил свою сумку. К винтовке патронов много. Погружая голову в снег, он пополз, но не к лесу, а ниже в ложбину, к редким кустикам. Осмотрелся: с одной стороны почти до труб срезанные крыши домов, с другой – гребенка леса, такого далекого. Теперь важно только одно: первым увидеть врага (они уже не стреляют – подходят!), все учесть в какую-то долю секунды, переползать, зарываться в снег, не даваться пулям как можно дольше и бить, бить по тому, что зачернеет на краю снежной чаши.

Вспомнилось, как в сорок первом, выбросившись из горящего самолета, два месяца прятался в лесу, обидно беспомощный перед теми, что ехали по дорогам. Теперь положение его куда более безвыходное, но чувства беспомощности нет. Он знает тех, в кого будет стрелять, и он будет стрелять, сколько сможет. Виктор напряженно следил за краем ложбины. Вот на границе белого и голубого появилось черное и тут же пропало. Опять появилось – он выстрелил. Зачернело правее, левее, оттуда застреляли. Но его не видели, а он видел. И он бил и бил в черное, пока не приходила уверенность: этот тоже мертв. Лицу жарко, царапина на шее саднит, от рук и винтовки парит, кисло пахнет копотью и мокрым железом. Виктор не может не думать, что коленям мокро, старается ложиться на бок. Что-то мешает под ногой, но некогда вспомнить – что. Наконец сообразил: бутылка, коробочки – аптечное что-то. Надо отбросить подальше, чтобы не стали додумываться, откуда и для кого. Отшвырнул и подумал про женщину, которой все это предназначалось. Хорошо, что останутся люди, которые не будут думать о нем как о предателе. Анна Михайловна ни на миг не усомнилась в нем. Когда она увидела его впервые с винтовкой, подошла и так по-матерински открыто спросила:

– Что ты это, Витик, надумался?

И он, нарушая все правила конспирации, тоже прямо сказал:

– Что там ходить далеко, если оружие выдают здесь, на месте. А зачем я его взял, вы знаете.

Она ответила:

– Я знаю.

И не удивилась нисколько, когда неделю спустя встретились у Денисова…

И тут Виктор подумал про свою мать, с тоской и с чувством вины. Ее увезут, будут бить, а она будет проклинать сына. А если вот так – гранату к лицу, чтобы не опознали. Нет, Хвойницкий все равно видел, узнал. Или не узнал? Рано, еще рано!.. Бесконечный внутренний ритм оборвался, Виктор точно очнулся: так это правда, что он здесь, среди поля, а они ползут, ползут и скоро убьют его…