Николай Гревцов - Синие глаза (рассказы)

В комнате, не зажигая света, не раздеваясь, лишь оросив на спинку стула плащ, он завалился на койку. Лежал долго, уставясь в светлое пятно окна, и курил папиросу за папиросой. Стекла на окнах запотели: на улице шел дождь.

Прикуривая очередную папиросу, Петр глянул на часы: десятый час.

Самсонов, должно быть, уже спустился в шахту, на участок товарища, чтобы передать ему свой опыт. Славный и добрый человек.

А Людмила?

Кто сказал, что они не имеют права на эту встречу?! Разве они виноваты, что война так безжалостно, так бесстыдно и грубо ворвалась в их юность, — отбросила их так далеко и так надолго друг от друга? Впрочем, на то она и война.

Конечно, во всем виноват он. Но разве не вспоминал он о Людмиле, не мечтал о встрече с ней? Разве неправда, что даже в одном имени «Людмила» для него всегда таилось что-то томительно-зовущее, что даже одно это имя вызывало какую-то смутную и тупую боль о потерянном и несбывшемся и, быть может, потому вдвойне желанном?

И как все это в жизни получается! Вдруг, нежданно-негаданно, казалось бы из навсегда умершего «когда-то», вновь предстала Людмила и стала явью — близкой, заполнившей сердце радостью и тревогой, смешавшей и спутавшей мысли и чувства. Она совсем рядом — ну, четыреста, самое многое, пятьсот шагов.

Быть может, она стоит сейчас у окна, вглядывается через запотевшие стекла в сумрак и ждет…

«Первый от угла подъезд, второй этаж, дверь налево».

А муж — где-то под землей и вернется лишь завтра. Помогает товарищу с соседней шахты. Наверное, возится над каким-то особым устройством, придуманным им к породопогрузочной машине. Как толково и понятно он все объяснял. Да, молодец Самсонов, и голова у него светлая. И что особенно приятно — скромный, честный, действительно хороший человек.

Самсонов….

Странно. Только сегодня утром он познакомился с Самсоновым, а, кажется, знает его давным-давно. И самое удивительное: мучительно хочется припомнить, где же и когда он встречался с этим человеком. Удивительно потому, что Петр определенно знает: увидел он Самсонова сегодня впервые.

До войны он никак не мог с ним встретиться: Самсонов — коренной донбассовец, а Петр в этом краю раньше не бывал. В годы войны — тоже: Самсонов был в эвакуации, все время работал на шахтах в Кузбассе. После? Нет, они никогда не встречались, это совершенно точно. Просто есть в Самсонове что-то очень располагающее к нему, вызывающее симпатию, доверие. Вот и кажется, что знаешь его давно.

Пожалуй, он чем-то даже внешне напоминает Ваню Кочарова.

Ваня Кочаров был самый близкий друг Петра. Больше такого друга нет. Их койки два года стояли рядом в общежитии, в студенческой столовой они частенько делились порцией дешевых котлет. Ваня и Петр могли неистово спорить, ссориться и даже по нескольку дней не разговаривать. Но никогда у них не было друг от друга секретов, и каждый из них знал: если ему будет плохо — другой незамедлительно придет на помощь, поделится последним.

Они вместе ушли добровольцами в армию, однако вернулся в институт один Петр. Все-таки ему в жизни везло. Тому же Самсонову труднее… Вот и сейчас: он спокойно лежит в комнате на койке, а тот на четвереньках ползает по лаве, и над ним шестисотметровая толща породы… Д-да… Работа, прямо скажем, слава богу. Не каждому по плечу…

Петр близко подносит к глазам кисть левой руки. Зеленовато светятся стрелки часов. Двадцать пять минут десятого…

Людмила, конечно, еще не спит, она откроет дверь. Никто не будет знать и никогда не узнает, что я заходил к ней. Но ведь я буду знать. И как после этого смотреть в глаза Самсонову? А ведь придется еще не один раз встречаться с ним, разговаривать, сидеть напротив и, всматриваясь в лицо, встречать его умный и внимательный взгляд…

Будь я с Самсоновым в лаве и случись что-либо (Петр вспомнил, как он вздрогнул и похолодел от страха, когда услышал напоминающий выстрел треск лопнувшей стойки) — он наверняка протянет руку помощи, не оставит в беде. На такого можно положиться…

«Ну, а что подумает Людмила, когда узнает, что я остался здесь, никуда не уезжал и так ненужно обманул ее?»

Снова вспыхивает и гаснет спичка. В темной комнате краснеет огонек папиросы.

«Ладно. К черту портрет. Ну, не написал — мало ли может быть на это причин. Пусть себе кривит губы и чешет пух на черепе председатель правления: «Странно, очень странно. И непонятно…»

Пусть Барабаш разразится убийственной рецензией: «Не ощущает дыхания современности, не идет в ногу с жизнью…»

И без моей работы всегда найдется, чем заполнить стены выставочного зала. А вот чем заполнить образовавшуюся в сердце пустоту?»

Петр поднялся с койки. Не спеша поднял свалившийся на пол плащ, надел его, взял этюдник и, погасив свет, вышел из комнаты. Медленно спустился с лестницы.

«Она тоже на втором этаже».

Голые ветви клена, растущего у подъезда, усеяны крупными каплями. Яркими точками переливается в них свет уличного фонаря, маячащего на углу. Капли скользят по веткам и, сверкая, падают вниз.

Гостеприимно светятся окна домов на противоположной стороне улицы, тускло поблескивают этернитовые крыши.

Вскоре Петр подошел к скверу. Нигде ни одного человека. Колючие брызги дождя падают на лицо, попадают за воротник. И потому еще сильнее манят к себе освещенные окна квартир. Сейчас их гораздо меньше, чем было тогда, когда Петр возвращался в общежитие. Многие жители поселка уже спят. Им завтра рано вставать и идти на работу.

А Людмила не спит. Это ее окно желтеет так ласково и тепло. И кто знает, может быть, она напряженно прислушивается, не скрипнула ли дверь в подъезде. Если же дверь хлопает, она, быть может, идет в переднюю и ждет: не остановится ли вошедший у ее дверей.

Кто-то здорово сказал: желающего судьба ведет, нежелающего — тащит. Разумеется, судьба — это ерунда. И все же мы часто говорим: судьба, не судьба. А что такое судьба? Случайность? Закономерность? Необходимость?

Прислонившись к мокрой решетке ограды, Петр выкурил еще одну папиросу. Затем медленно пошел вдоль сквера, свернул направо.

Вот и водонапорная башня, одиноко стоящая на краю поселка. Здесь дорога раздваивается: та, что идет прямо, ведет в город, другая — на близлежащую железнодорожную станцию.

«До станции десять километров — два часа ходу. В город идти не стоит: автобусов наверняка нет, мест в гостинице тоже. Ну, а если и поезда до утра не будет, не умру».

Снова, в какой уж раз за этот день, всплыло в памяти мужественное лицо Самсонова, его умные, проницательные глаза. Вспомнились часы, проведенные в лаве, твердая рука Самсонова на плече, его спокойный голос, уверенные, точные движения.

«Напишу письмо, скажу: срочно вызвали. А завтра же поеду на другую шахту. Непременно поеду и сразу примусь за эскизы. Теперь-то уж я напишу картину, настоящее крупное полотно о людях мужественного труда и большого сердца. Нет, я не забыл тебя, Самсонов… Не забыл…»