Георгий Свиридов - Стоять до последнего

Миклашевский спрыгнул с кузова машины. Нервное напряжение не проходило. Во рту была противная сухость.

— Что с ним?

— Насквозь под ключицу… Хорошо еще, что не разрывная пуля, — ответил Жестовский, глаза его блестели, он старался говорить со знанием дела. — Мы его мигом доставим в санчасть.

Александр открыл глаза, посмотрел на командира:

— Не повезло мне… Война только начинается, а я… а я уже вылетел из строя… Не повезло!..

— Несите скорее, — поторопил подчиненных Миклашевский.

Бальмута уложили на самодельные носилки из жердей и шинели. Когда его понесли в санчасть, Игорь почему-то подумал, что им всем, в сущности, повезло, расчет легко отделался — всего один раненый. Могло быть и хуже. И еще подумал о подбитом «мессере». Жалко, что до конца не добил фашиста.

— Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант! — донесся резкий голос Головлева. — К телефону! Командир батареи вызывает!

Николай Гаврилович Телеверов, опершись о подоконник, несколько минут смотрел на родной город. Ночь стояла тихая, светлая, такая светлая, что можно свободно читать газету. Красивая пора — время белых ночей! Только сейчас они не радовали, эти светлые ночи. Они приносили тревогу: город виден издалека, открыт как на ладони, не надо ни осветительных ракет, ни наводящих сигналов. Прорвись к Ленинграду воздушный пират, он бы без особого труда опознал важные объекты и наверняка смог бы точно сбросить смертоносный груз.

На улицах и площадях пустынно, тихо. Еще неделю назад, в последнюю мирную субботу, отсюда, из окна своего кабинета, Телеверов видел гуляющих ленинградцев, слышал песни и смех, а какой-то подвыпивший парень, примостившись где-то за углом, долго и назойливо пиликал на гармони мотив старой матросской песни «Раскинулось море широко». Телеверов вспомнил, что тогда этот мотив и однообразное тягучее пиликанье раздражало его и он хотел послать дежурного, чтобы тот предложил незадачливому гармонисту уйти в другое место. Сейчас же настороженная тишина города, выключенные фонари, безлюдные улицы рождали грусть. Телеверов с каким-то теплым чувством вспомнил того подвыпившего парня, и ему очень захотелось, чтобы когда-нибудь потом, после войны, гармонист снова появился бы здесь и так же, как в ту последнюю мирную субботу, выводил на своей гармони бесконечную матросскую песню…

Напротив, через улицу, в темных окнах дома непривычно белели жирные кресты. Белые бумажные линии крест-накрест приклеены к стеклу. Они и в окнах соседнего дома, и дальше, и на других улицах, и рядом, на стеклах окна его кабинета. Эти белые кресты как бы перечеркивали прошлую жизнь. Гулко и мерно постукивая подковками каблуков по асфальту, прошел военный патруль. Тускло поблескивали грани штыков. Телеверов смотрел в окно и думал о войне.

На рассвете 22 июня в полосе Северо-Западного фронта (по решению Советского правительства в тот же день Прибалтийский особый военный округ стал именоваться Северо-Западным фронтом) фашисты бросили в бой двадцать пять укомплектованных и хорошо снаряженных дивизий группы армии «Норд», в том числе шесть танковых. Кто бы мог предполагать, что военные события станут развиваться настолько трагически и так стремительно! В первые дни казалось, что превосходство немцев временное, пока мы не подтянули главные силы, пока гитлеровцев сдерживают лишь пограничные войска и передовые заслоны, которые, естественно, не могут остановить такую лавину…

Но вот прошла первая неделя войны. Подполковник Телеверов знал более подробно обстановку на фронтах. На второй день войны немцы ворвались в Каунас, на третий — в Вильнюс, после тяжелых боев пришлось оставить Лиепаю… Утром в четверг гитлеровцы овладели Даугавпилсом, но во второй половине дня их выбили из города, однако к ночи немцы снова овладели Даугавпилсом. К этому времени прояснилось и четко определилось направление главных ударов гитлеровских армий группы «Норд», вторгшихся в Прибалтику: головные танковые соединения нацелились на Ригу и на Псков… А от Пскова прямая дорога на Ленинград!

Телеверов, проветрив кабинет, закрыл окно, опустил плотные черные шторы. Постояв немного в темноте, собираясь с мыслями, подполковник включил свет и направился к письменному столу.

Зазвонил приглушенно междугородный телефон. Николай Гаврилович снял трубку.

— Товарищ подполковник, разрешите доложить, — Телеверов по голосу узнал начальника Лужского оперативного отдела Степняка. — Задержали немецкого агента. По-русски говорит без акцента, выдает себя за красноармейца Сергея Романова из роты связи, утверждает, что он отстал и догоняет свою третью стрелковую дивизию.

И Степняк подробно описал, что у агента в вещевом мешке обнаружены портативная рация, шифр, топографические карты юга Ленинградской области, пистолет и восемь тысяч рублей. «Красноармеец» на допросе упрямо твердил, что вещевой мешок не его. «Один лейтенант на станции попросил покараулить, пока он сходит к начальству, да так и не вернулся… А тут бомбят. Вот я и таскаю вещмешок, а что в нем лежит, не знаю, потому что не привык лазить по чужим вещам»…

— Мы навели справки и выяснили, что в округе такой стрелковой дивизии нет, следовательно, она не могла направляться к фронту. Припертый фактами, агент вынужден дать другие показания, — продолжал Степняк. — Направляю вам протоколы допросов, портативную рацию, оружие, фальшивые документы и деньги.

— Хорошо, — ответил Телеверов и, подумав, спросил: — А откуда он?

— Школа Гроссмишель, так сказать, свежеиспеченный выпускник.

— Добро.

Телеверов потер ладонями виски. Опять разведывательная школа Гроссмишель… Эта школа, расположенная под Кенигсбергом, стала известна ленинградским чекистам еще в прошлом году. По всему видать, что там идет деятельная подготовка агентуры…

Николай Гаврилович смотрел на карту, на темный кружок и думал. На второй день войны пришла депеша из Москвы, в которой предупреждали чекистов Ленинграда о том, что гитлеровская разведывательная служба начала массовую заброску агентов в прифронтовые тылы наших войск. Шла и открытая война — между армиями на поле боя, и борьба тайная — поединок разведок и контрразведок.

Телеверов задумчиво хмурил брови. А тут еще и сообщения с фронта были далеко не утешительными — остановить волну железа и огня пока не удается… Красный шнур, которым на карте отмечалась линия фронта, снова передвинут на восток. Враг лез, враг напирал. Обстановка осложнялась с каждым днем. В пятницу 27 июня бюро горкома партии приняло решение создавать народное ополчение. На следующий же день в райкомы партии и райвоенкоматы начали поступать тысячи заявлений. Заявления были не только индивидуальные, но и коллективные, от целых предприятий, цехов, смен. В дивизии народного ополчения шли целые партийные и комсомольские организации.