Марин Ионице - На крутом перевале (сборник)

Но капитан, видимо, решил исповедаться.

— В конце концов, он сам зарабатывает на жизнь, имеет мало-мальскую популярность, может, не стоит делать из этого проблему?

Так оно и есть, зачем делать из этого проблему, да еще и меня впутывать?

— Хотел быть независимым…

Может, вы просто не знали его, капитан? Приходит время, когда мальчишкам надо почувствовать себя независимыми, когда они хотят положить конец покровительству и заявляют об этом недвусмысленно. Может, и с вашим сыном было, так?

— Я часто вспоминаю, как он мне рассказывал о своих красивых снах, Он мечтал стать морским офицером. С третьего класса конструировал корабли, получал призы на различных конкурсах по моделизму. Однажды даже на международном. Он был одним из способнейших математиков в школе…

Да, так случается, капитан, случается иногда, и не только с лучшими.

— Кто бы мог подумать?

Стоп, капитан! Надо оставаться мужчиной, ведь вы же солдат, хотя сейчас в носках и в майке, в кресле-качалке, в приятной тени!

— То, что он провалился при поступлении в институт в первый год, можно понять, но чтобы отказаться попробовать во второй раз и убежать из дому только потому, что я настаивал, — это уже слишком!

Будьте мужественным, капитан, вы отлично понимаете, что еще не все потеряно, что есть еще тысяча и одна возможность и столько же. шансов исправить положение!

— Разве некуда пойти учиться после лицея? Мог бы получить профессию. У него же нет никакой специальности, кроме временного удостоверения солиста ансамбля управления гостиниц и ресторанов.

Скажите на милость, какой Челентано! Но оставим все как есть. Тем более что парень зарабатывает себе этим на жизнь и ест свой хлеб!

— Может, не надо было отдавать его учиться игре на гитаре, но говорили, что музыка сродни математике и взаимно дополняет…

Да полно, капитан! Это не тот случай.

— Дошел до того, что пел для выигравших в спортлото и лотерею, когда те совершали круизы. Прислал мне по видовой открытке из Одессы, Стамбула, Марселя, Неаполя, только с адресом и ни слова больше…

Парень занят, забот много, кто знает, может, он раздает автографы девицам, которым посчастливилось вытащить самый крупный выигрышный билет. Можно ли, капитан, принимать все так близко к сердцу?

Я пришел к капитану со своими проблемами, а выслушиваю его исповедь. Капитан, по-домашнему расположившийся в кресле-качалке, казался обыкновенным человеком, который переживал свою личную, маленькую драму. Переживал самостоятельно, не навязывая ее другим.

Мои сложности, несомненно, были личного свойства, а раз так, то чего я лезу с ними к командиру батареи? На что я надеюсь?

Зачем мне все это? Ведь существует же устав. Есть проблема — обращаешься к командиру отделения и, если он не может ее решить, просишь разрешения обратиться к командиру взвода и так далее. Но что бы я доложил сержанту? О моем прошлом? Оно в образе упыря каждую ночь терзает мне душу, высасывает соки… Сержант, верзила-сержант, он здоровый парень из деревни, зеленый-зеленый дубовый листок, хороша жизнь, когда ты военный [13] Слова из песни. . Лейтенант — парень приблизительно моего возраста… В исключительных случаях можно обращаться непосредственно к старшим начальникам. Но можно ли сказать, что мой случай исключительный?

— Ну почему вы мне не дали винтовку тогда, когда было нужно? Пять патронов в магазине и один в стволе. Или лучше автомат… «Бах-бах» в ту уродливую тварь, и. нет моего прошлого.

Мой отец… Было чему радоваться — он нашел меня. С помощью пастухов, лесников, охотников, органов общественного порядка и армии, но главное — он меня нашел.

Мама… Она была счастлива. Потому что только от счастья можно так плакать. Боже, как она плакала!

— Уйти, так уйти… — Слова ее тонули в плаче. — В лес. Ночью в лес…

Бедная мама! В самом деле, кто подумал о ней? Она уже давно отодвинулась на задний план. Она делала все, что было в ее силах, чтобы на нее не обращали внимания. Как будто стыдилась, что живет на этом свете между жизнью и смертью, ни с живыми, ни с мертвыми. Как будто хотела приучить нас к мысли, что скоро уйдет по ту сторону бытия. Обызвествленные легкие, кости, пораженные палочкой Коха до самого мозга, грудь, которую я никогда не сосал, была удалена — обо всем этом мне предстояло узнать позже. Столько было у нее причин держать меня на расстоянии!

Я не очень-то думал о маме. В моем детстве все заслонила фигура отца.

— Чего тебе не хватало? Нечего было есть, не во что было одеться, недостаточно развлекали тебя?

Мне было очень трудно объяснить, чего мне недоставало, когда было что есть, во что одеться и чем развлечься.

Но было и нечто такое, чему ни отец, ни мать не придавали существенного значения, хотя и находились рядом со мной.

— Когда я был в твоем возрасте, меня отдали в работники, хозяин наказывал меня ежедневно ни за что ни про что. Держал на хлебе и воде, кусочек хлеба в обед, вечером — сырая вода. От его подзатыльников я, как пушинка, летел головой в стенку. А холод? Зимой я постоянно лязгал зубами, и волосы у меня были вечно взъерошенные.

История давняя, очень давняя, еще со времен чудовищ, фэт-фрумосов [14] Фэт-фрумос — сказочный герой. и девиц-красавиц, если когда-нибудь существовали на свете чудовища, девицы-красавицы и фэт-фрумосы.

— И знаешь что? При всем при том я не ушел от своего хозяина. Мои родные ждали от меня помощи, и я зарабатывал не только чтобы прокормиться самому, но и чтобы помочь им. А ты?

Я?.. У меня допытывались, что стало причиной моего побега. Может, меня кто-то научил или соблазнил чем-то, а может, даже угрожал. Но ничего этого не было. Меня осматривали врачи-психиатры, которые зачем-то играли со мной цветными кубиками и различными фигурками, как будто впали в детство.

Все считали, что для того, чтобы предотвратить возможность повторного побега, надо найти настоящую причину. Настоящую и недвусмысленную. И вот в один из дней кто-то из врачей открыл Америку!

— Послушайте, все это просто, коллеги, налицо комплекс Эдипа.

Какими простыми бывают великие истины!

— Правда, немного преждевременно, но это не имеет значения.

— Да, выглядит он довольно развитым в половом отношении.

— Восстает против отцовского авторитета.

Я не очень-то хорошо понимал, о чем шла речь, во всяком случае, был убежден, что все это очень серьезно. В конце концов я вонзил зубы в руку гению-медику, сделавшему открытие.

— Да ведь это маленький звереныш! — вскричал он.

— Вы все еще настаиваете на своем диагнозе, коллега?

— Ясно, что в первую очередь мы имеем дело с синдромом…

— Смотрите, он смеется…

Я смеялся до оскалины. Врачи собрали кубики, деревянные и пластиковые фигурки и удалились на консилиум.