Алексей Горбачев - Последний выстрел. Встречи в Буране

Никто не знал, куда девалась Ефросинья Клюева, помянувшая друзей своих пламенем пожара и гибелью восемнадцати фашистов...

Этот пожар взбудоражил немцев, что были расквартированы по другим избам. С улицы доносились крики, стрельба.

Толмачевский пошел запрягать лошадь, но вернулся расстроенный.

— Борис Николаевич, теперь не проехать, всюду шныряют немцы, дороги перекрыты, — сказал он.

— Ладно, отложи поездку, — согласился доктор.

— Мне здесь оставаться нельзя, — забеспокоился Дмитрий.

— Ничего, ничего, — успокаивал доктор. — В случае чего, мы упрячем тебя...

— Лучшее место — лес... Я уйду, Борис Николаевич, — возразил Дмитрий. — Хату Клюевой, видимо, поджег кто-то из наших. Немцы будут искать поджигателя.

— Да, пожалуй, верно, будут искать, — ответил доктор. — Трифоныч, — обратился он к завхозу, — найди-ка ему халат подлинней да попросторней и косынку белую на голову. По снегу проползет Митя в белом.

...Снег был глубокий и рыхлый, еще не успевший слежаться. Дмитрий полз вдоль больничного забора, время от времени останавливаясь и прислушиваясь. Там и сям трещали в селе автоматные очереди, слышались крики, по-змеиному шипя, в небо то и дело взлетали яркие осветительные ракеты.

От больничного забора Дмитрий пополз к длинному колхозному сараю, что чернел вдали. За тем сараем обрыв замерзшей речушки, а за речушкой — спасительный лес. Добраться бы до леса, только до леса, а там сам черт не страшен!

Дмитрию было жарко, и трудно понять: то ли пот заливал глаза, то ли таял снег на лице. Как только белое поле освещалось мертвенным светом ракеты, он прижимался разгоряченным лицом к холодному снегу и лежал, притаившись, И опять ему вспоминался лейтенант Шагаров. Злился, очень злился он когда-то на строгого лейтенанта, но пригодилась его наука...

Гасла ракета, и Дмитрий полз дальше. Вот и сарай. Он хотел было вскочить, но вдруг из-под самого сарая вырвалась ракета, и рядом, шагах в десяти, он увидел немца с автоматом на груди и ракетницей в руках. Дмитрий вдавил тело в снег. Казалось, немец вот-вот увидит его и полоснет очередью из автомата.

«Как же я не заметил, что ракеты летят от сарая?», — Подумал Дмитрий, с удивлением замечая, что он совсем не чувствует страха, что он расчетливо присматривается к немцу, который, выпустив ракету, хватает автомат и пугливо озирается кругом. «Ему страшно, ему», — злорадно посмеивался про себя Дмитрий. Но ведь солдат может всю ночь пускать ракеты... Что делать? Как уползти отсюда? Дмитрий боялся пошевелиться, чтобы не выдать себя.

Солдат опять выстрелил из ракетницы и крикнул кому-то. Откуда-то со стороны откликнулся хрипловатый голос.

«Оказывается, они окружили все село... Да, да, вон там и там вспыхивают ракеты», — рассуждал Дмитрий.

Ему становилось холодно, мелкая, противная дрожь охватывала тело. «Так и замерзнуть можно», — тревожно подумал он и вдруг решился: нужно прорываться, лежать здесь бессмысленно, отползать назад тоже бессмысленно.

Он осторожно достал парабеллум, и когда солдат выпустил очередную ракету и она вот-вот должна была погаснуть, он дважды выстрелил в немца, кинулся к обрыву, кубарем скатился вниз и бросился к лесу. Он слышал, как у сарая истошно вопил подстреленный им солдат.

Утопая в снегу, Дмитрий шел лесом, ничего и никого не боясь.

— Знаешь, Гусаров, не мое дело, кому она там улыбается да с кем в снежки играет, — сердито отмахнулся Сеня Филин, услышав рассказ Дмитрия о Полине и Кузьме Бублике.

— Но ведь она подпольщица, вы сами втянули ее.

— Втянул да ошибся! — почти крикнул Сеня Филин, потом увещевательно добавил: — Ты, Гусаров, поменьше о пустяках думай.

Дмитрий обозлился. Ему казалось, что Сеня Филин скажет что-то другое, успокоит, станет уговаривать: ничего, мол, страшного в том нет, если девушка улыбнулась кому-то... Или, наоборот, сам возмутится поведением Полины, а тот просто-напросто отмахнулся, посоветовал не думать о пустяках. Но разве это пустяк? — в мыслях не отступал Дмитрий от комсомольского вожака. И не знал он тогда, не догадывался даже, что в штабном домике Сеня Филин доказывал Романову:

— Мы слишком жестоко поступаем с парнем.

— Жестоко? Ну что ж, иди, кричи на весь лес: успокойся, Гусаров, Полина выполняет наше особое задание. Улыбаться, в снежки играть, садиться к немцам в машину — все это нами присоветовано ей. Кричи, пусть все знают.

— Не утрируйте, Терентий Прокофьевич. Одному Гусарову можно было бы сказать.

— А ты уверен, что он умеет держать язык за зубами? Уверен?

Дмитрий не знал об этом разговоре. Он сидел в лазаретной землянке в своем отгороженном закутке, искоса поглядывая на портрет Полины. Сколько раз, бывало, он разговаривал с этим нарисованным им портретом, сколько хороших и ласковых слов сказал он рисунку...

Сеня Филин ошибся в Полине... А ведь он, Дмитрий, тоже ошибся, да, ошибся!

«Ты не торопись осуждать ее, — уговаривал Дмитрия кто-то посторонний. — Ты ведь знаешь, Полина и Бублик были знакомы до войны...»

«Ну и что же, ну и что же! — все кричало в нем. — Таким, как Бублик, надо плевать в глаза, а не улыбаться!»

Схватив лист с портретом, он кинулся к ненасытной железной печке, открыл дверцу и бросил измятый портрет в огонь. Он видел, как пламя жадно охватило бумагу, и сквозь белый дымок на Дмитрия какое-то время без упрека смотрели большие черные глаза...

От альбомного листа остался только красноватый пепел, но даже на пепле, как на негативе, еще можно было видеть очертания лица. Потом пепел рассыпался, смешался с горячими углями...

...Полина капризничала.

Кузьма Бублик водил ее по магазинам, намереваясь накупить подарков, но вот беда: никак не могут они подобрать покупки. Там духи не нравились ей, там цветастый платок чересчур ярок, там туфельки не по ноге...

— Неужели в Криничном больше нигде нет магазинов? — с обидой и сожалением спросила Полина. — До войны сколько их было...

— Есть еще магазин. Мой сосед Бычок развернул торговлю... Я сперва думал — шутит, а он, черт колченогий, такое дело раздул... Идем к нему.

— Идти к твоему дому? В другой конец Криничного? Кавалер называется... Я и так устала, — закапризничала Полина.

— Сейчас лошадь возьмем.

Они подошли к бывшему зданию Дома пионеров, где размещалась теперь полиция. Кузьма Бублик крикнул какому-то полицаю, чтобы тот запряг в санки буланого.

— Прокачу тебя с ветерком!

— Это дело другое, — согласилась она.

Усадив Полину в санки, Бублик сам уселся рядом.

— Давай к моему дому, — приказал он полицаю и шепнул на ухо спутнице: — Отныне каждое твое желание — закон для меня.

Она кокетливо погрозила ему пальцем.

— Смотри, у меня может появиться много желаний...