Михаило Лалич - Избранное

— А-а-а! — выдохнули и зааплодировали вокруг, чем снова растревожили ворон. К общей радости, механизм пришел в движение и отворил узкую щель надежды в тяжелых вратах, — пусть видят все, и среди офицеров имеются люди с отзывчивым сердцем!.. Одних воодушевляет то, что снисхождение всегда прекрасно и щедро, других — что оно скользко, коварно и цепко, зацепит и тянет по наклонной плоскости вниз и так и толкает встать на колени… Гудят голоса, плетутся предсказания и догадки, прорываются шуточки и смешки — легко, мол, в героях ходить, пока нечего выбирать, посмотрим, как геройство будет выглядеть, когда надо отказаться от огромного куска, жирного куска — от целой жизни и будущего со всеми его неведомыми поворотами!..

Ягош с трудом поднял голову. Уставший, ослепленный искрами взглядов, оплеванный шепотком наговоров непрошеных друзей: «Отрекись для формы, а про себя думай свое!..» Чудится Ягошу, что и Евра ему шепчет: «Отрекись, отрекись», и в самое больное место давит. «Отец и мать у тебя старые, не под силу им твоих детей поднимать», и что шепоту ее вторят жалостливые Видаковичи, а Милан настойчивее всех из-за спины бубнит: «Отрекись, спасись хоть ты — пусть один из нас в живых останется и пронесет воспоминание о том, как мы были обмануты…» Из гомона и дыхания массы людей прялась паутина, складываясь в глухой шелест убеждений: «Ты сам говорил, что человек такое же животное, как все другие, — голодное, слабое и пугливое, а вдобавок и зябкое. По какому же праву ты сейчас требуешь от человека так много, когда для него, как и для других созданий, жизнь — самое дорогое?.. Эй, послушай, не подставляй голову, отрекись, как мы отреклись, будем по-прежнему братьями!.. Что у тебя за идея, непременно над другими возвышаться, ты что, лучший из лучших?..»

Несколько мгновений Ягош молчал. Ему казалось, что на этот вызов невозможно и нельзя ответить словами, его надо обойти молчанием, как нечто постыдное, пропустить мимо ушей. И, лишь увидев, что все стоят и ждут и в головы уже начинает закрадываться подозрение, не колеблется ли он, не зная, соглашаться ему или нет, Ягош поспешил проговорить осипшим от простуды голосом:

— Ваша сила, и я в ваших руках. Можете хоть на кресте меня распять, но от своих идей и соратников я не отступлюсь ни живым, ни мертвым!

Офицеры пришпорили коней, конвойные погнали осужденных быстрым шагом. Подталкивают прикладами, тыкают в спины стволами. За ними повалила толпа — хлюпают, кашляют, трусят вдогонку, стараясь не отстать, — и ни слова. На Гротуле, каменистой поляне, бесплодной и изборожденной рытвинами, испокон веков не паханной и не кошенной, осужденных выстроили в ряд для расстрела. Пока капитан Милош Павичевич отбирал стрелков из штабной четы, выдержка отказала Евре:

— Что же это вы, воевода, мать детишек малых собираетесь расстреливать?.. Сирот малых без материнского присмотра оставить?

Некоторые вздрогнули от неожиданности, но никто, ей не ответил — как будто ничего не слышали. Джуришич нагнулся к Бечиру и кивнул в сторону Ягоша. Бечир прокричал:

— Ягош Рабрен, тебе дается еще одна возможность заработать себе снисхождение. Если ты своих детей жалеешь, если есть в твоем сердце жалость к твоим престарелым родителям — не отказывайся, подумай как следует и отрекись от своего преступного сообщества, в котором тебе было не место и в которое ты угодил по несчастью.

Поднявшись снизу, от промерзших в снегу ног, жаркая волна горячего стыда обдала Ягоша всего целиком и бросилась в щеки краской: чем он заслужил, что его так выделяют из всех и улещивают тут перед людьми?.. Виною ли тому его учительский диплом, регулярно получаемое жалованье или одежда, покупаемая на эти деньги и создававшая видимость принадлежности его к привилегированному классу?.. Но хотя и казалось, что это так, не это было истинной причиной — ведь они стольких учителей, преподавателей высших учебных заведений, врачей, и инженеров, и юристов погубили, даже не думая предлагать им помилование… С другой стороны, можно было предположить, что они оказывают ему снисхождение из-за его давнишней дружбы и сотрудничества с Милованом Анджеличем — пока Анджелич не скатился окончательно во фракционерство и не оказался в рядах реакции и пока Бечир и Джукан заигрывали с марксизмом, стараясь всеми правдами и неправдами забросить в партию своих агентов… Однако и это не является настоящей причиной, ибо в гаком случае преимущественное право на помилование принадлежало бы Милану Видаковичу, ближайшему сподвижнику Анджелича в те времена. Единственная причина состоит в том, что Ягоша знают как мягкого, сговорчивого, склонного к уступкам человека, вот и надумали они использовать эту его слабость, чтобы продлить его унижение. Ягош распрямил плечи и стиснул зубы.

— Мое сообщество не преступное. А чье преступное — известно. На этом снегу все видать. Но и когда стает он, след останется. Не нуждаюсь я ни в чьей милости!

Милан Видакович, шептавший про себя: «Расколется Ягош, сломят они его», вдруг с новой силой ощутил, что существует вера, которая озаряет и жизнь, и самую смерть, даже то, что кажется погубленным навеки. И, потрясенный этим открытием, он воскликнул:

— Да здравствует коммунизм!

— Как же, будет он здравствовать, как и вы! — прокричал в ответ Йован Анджелич.

Воевода Джуришич, взбешенный, кинулся к Милану и хлестнул его плеткой по лицу. Охваченный гневом, проскрежетал:

— Вниз, к воде, штыком его прикончить, штыком!

Это приказание пригвоздило всех к месту, легко сказать: «штыком», но у кого не дрогнет рука заколоть человека?.. Бечир подозвал Метешанина: его брат был убит в группе «семи офицеров», ходили слухи, что именно его вел Милан Видакович, а он извернулся и укусил Милана за руку, — предоставлялась возможность расплаты… Метешанин встал перед строем, посмотрел на Бечира, потом на Джуришича и произнес с неожиданной твердостью:

— Я связанного человека колоть не буду!

— Так ты его развяжи, — нашелся Йован Анджелич.

— Нет, в моем роду так не мстят. Никогда в нашем роду так не мстили.

Бечир вызвал Крговича — и его брат убит в группе «семи офицеров». Пришлось ждать, наконец он явился, а когда ему объяснили, зачем вызвали, он еле выговорил, заикаясь:

— Не-е, мо-о-о-я рука на-а такое не поднимется!

— А чья же поднимется?

— Пусть его ко-лет тот, кто за-за-захватил!

— Стыдись, — сказал Бечир и выкрикнул: — Есть тут кто из Мишничей?

— Есть, вот она я из Мишничей, — вырвалась из толпы баба в широченной юбке, большеголовая, с четырехугольным подбородком и бородавкой под носом, — да штанов на мне нету. Пускай мне штаны одолжат, тогда я за своего племянника Иову Мишнича отомщу, раз они не хотят, вот только штаны надену. Хороший у меня племянник был Иова, всякий раз в письме привет передавал, а под рождество гостинцы посылал — сахару да кофею. Все божились за Иову отомстить, а как до дела дошло, у каждого отговорка находится…