Михаило Лалич - Избранное

Выдавил углубление между кустами — думаю, я и сейчас нашел бы лежбище, которое устроил себе тот ночью, — немного согрелся, ногами дрыгаю, плечами подергиваю, чтобы сохранить хоть ту малость тепла, которое есть. Вообще бдение в засаде напоминает горячечный бред на больничной койке: подступает дремота, а ты глаза таращишь, чтобы не поддаться ей, углубляешься в дебри мыслей о мире, космосе, их гармонии, пока не убоишься возможности увязнуть в трясине поспешного примирения с мещанскими философиями, которое они с готовностью предлагают. Возникают неясные воспоминания, давая отдохновение душе, но за ними тотчас появляются зубастые твари, каких на белом свете нет, и науке о них ничего не известно. Невозможно доказать, а уж как это кое-кому хотелось бы, что такие страшилища и зверюги — плод разгулявшегося больного воображения, поскольку мы не ведаем того, что было до нас и тем более что может появиться во времена грядущие. Вдруг сны отражают не просто неясные воспоминания о прошлом, но и туманные представления о будущем.

В общем, когда я вырвался из лап сна, луна уже заходила. Ноги одеревенели от холода, я напряг мышцы, чтобы согреться, даже стал вспоминать ночные переходы, когда люди с ног валились от усталости. Этих маршей было — не перечесть, сотни, и вот теперь слились в памяти все воедино. Встречались среди нас и больные, и симулянты, и старики, у которых спалили дома, они и прибились к нам, поскольку деваться некуда. Был даже поэт — фамилию не припомню, все звали его Душан-Партизан, — он мог без раздумий, в разговоре, сочинить стих, грустный или шутливый, в зависимости от ситуации.

Однажды Нико, покачиваясь в седле, обратился к нему: — Что и говорить, Душан, днем ты мастак сочинять стихи, а вот попробуй сейчас, впотьмах, пока топаем по этим горам.

— Пожалуй, мог бы сочинить и теперь, — отвечает Душан, — да боюсь, как бы потом не зачастили наказания.

— Давай, давай, не бойся, — подбадривает командир, и Душан, как из рукава вытряхивает — видно, в голове у него стихотворение уже сложилось:

— Ничего не скажешь, лихо, — говорит командир и обращает все в шутку: — Ей-богу, дал бы тебе коня, вижу, устал ты, да боюсь, не пропал бы у тебя поэтический жар, так что лучше оставить все по-старому.

Эти воспоминания оборвал голос Мирко, донесшийся от перекрестка:

— Стой, ни с места!.. Кто идет?

Голос Неджо, дрожащий, измененный расстоянием, ответил:

— Братишка, это я, Радош Данилович! Не убей впопыхах, иду на овец взглянуть.

— Неджо, стервец, вот ты и попался, — вскричал Панто со своего места, и в голосе его прозвучало нечто подобное укору, однако не за прошлое, скорей за то, что не его тропой шел, тогда они поговорили бы иначе…

В тот же миг ударил автомат Мирно, и через мгновение все было кончено.

Мы нашли его под кустом орешника, куда он скатился по склону: лежит Неджо, расплатился за все содеянное, и ничто у него теперь не болит. Обыскали его карманы, но стихов не нашли: то ли всю бумагу перевел, то ли вдохновение не посетило. Взяли винтовку, пистолет, сняли с пояса две гранаты и пошли спать. Я уснул, как только снял с ног башмаки, а освободился от пут сна, когда солнце было уже высоко. Растолкал спящего Панто:

— Давай-ка поглядим, вдруг Неджо снова удрал!

— Даже если так, я за ним не побегу, — говорит Панто. Позвали Мирко, направились прямиком к месту засады.

Дорогой мы с Мирко перешучивались, гадали, что Панто скажет и что сделает, если не найдем Неджо там, где оставили. Подходим к орешнику и глянь, вот чудеса-то! Нет трупа!.. Только кровь на траве, где он лежал, и больше ничего.

— Наверняка кто-нибудь уволок его, — говорит Мирко, будто оправдываясь.

— Хватит шуток, парень! — взъелся на меня Панто, даже замахнулся, того гляди ударит.

Я вовремя отступаю, продолжаю пятиться, а сам клянусь, что никакого отношения к этой пропаже не имею. Заклинания наверняка не помогли бы, если бы мы не услышали какое-то бормотание, разноголосицу и стук лопаты где-то выше по склону, за кустами орешника. Продрались сквозь кустарник, видим — ровная лужайка, а на ней с десяток немолодых и уже пожилых хозяйчиков собралось, мужики все как один прижимистые, середняки, старавшиеся ни с кем не ссориться и не держать ничью сторону. Двое, орудуя лопатами, закапывают яму, остальные по очереди прикладываются к бутылке.

Панто в нетерпении выступил вперед.

— Вы что здесь делаете? — спрашивает он, и сразу заметно, каких усилий стоит ему этот тон.

— Да вот, видишь, могилу закапываем… Могилу Неджо, — оправдываются они.

— Зачем Неджо могила? — спрашивает Панто с загадочной улыбкой, по которой трудно определить, издевается он или хочет побольше у них вызнать.

— А как же без могилы? Погиб человек. Кто-то изрешетил из автомата.

— Неужели?.. Нашего Неджо — да из автомата?.. Не поверю, пока не увижу своими глазами. Не может Неджо так погибнуть, это вы вместо него кого-нибудь другого закопали. Хотя кто вам позволил хоронить без представителя народной власти, без ее ведома и согласия?

— Мы думали, будет лучше, если схороним, пока никто не узнал, — подает голос Коле, бывший деревенский староста. — Да и не заслужил он почестей и всякого такого — было бельмо на глазу, и нет его.

— Припрятать хотели, будто его сама ночь прибрала?.. Так дело не пойдет, пусть все знают! И не случайно мы его убили, намеренно. А ну откапывай!

Зароптали, но делать нечего, откопали. Показался Неджо, землистый, еще страшнее, чем был, но все же сразу видно — он.

— Вытащите его из этой дыры! — кричит Панто. — Нельзя Неджо в такую могилу!

— А в какую же? — спрашивает Коле.

— Не мне вам говорить, что он был за человек, — говорит Панто, — вы его лучше меня знаете. Короче говоря, не похож был Неджо на других, это каждому известно, и шел он своей дорожкой, разве не так?

— Не такой был, как все, и то правда, — соглашается Коле, — но какая еще может быть могила, если она в земле вырыта, я не знаю…

— Сейчас объясню: пусть будет круглая, чтобы не видно и не известно было, где у него голова, а где все прочее, поскольку потерял он человеческое обличье, значит, и голова его не заслужила того, чтобы знали, где она лежит.

— Круглая яма — это же вроде бурта.

— А разве он заслужил лучшее?.. Вот так. — И Панто, взяв в руки кирку, очертил на траве большой круг. — Хочу, чтобы здесь выкопали. И попробуйте отказаться — сами пришли, сами начали!

Люди колеблются, качают головами, делая вид, будто раскаиваются, что пришли, переглядываются, выжидая, не откажется ли кто, чтобы к нему присоединиться, но, поскольку среди них такой не родился, один за другим подчиняются. Сперва дело шло медленно, надеялись, что передумает Панто, когда пройдет у него злость. Но потом увлеклись работой, машут кирками, причем все быстрее, видно, им так же, как мне, начинает казаться, будто происходит это в каком-то кошмаре, напоминающем водоворот, из которого не смогут вырваться, пока не выполнят поставленного задания. Их охватывает вполне понятная спешка: коли уж приходится что-то делать, то хоть поскорей закончить!.. Никто не жалеет сил, не отлынивает, взялись дружно, как если бы завершали работу на гумне перед надвигающимся дождем.