Евдокия Мухина - Восемь сантиметров: Воспоминания радистки-разведчицы

От этого всего мне стало горько и стыдно. Ответила, что здорова, но лишена возможности двигаться, что от голода не страдаю — достаю на хуторе картошку. Пообещала к завтрашнему вечеру сообщить разведданные по всему своему участку до горы Кизиловой…

Выходит дело, мне и доложить-то больше нечего? Неужели сообщать, что поцарапала коленку? Или о том, что в один присест слопала банку тушенки? Не пришлют же мне врача и дополнительный паек на самолете. Но вот насчет того, что завтра передам сведения более содержательные и точные… Я ведь все время шевелила ногой, массировала ее. Понимала, что лучше бы сделать компресс. Недаром же мама в коротком моем сне советовала приложить к нарыву подорожник. Я и сама знала: помогают подорожник, столетник, календула. Только где их брать? Хорошо бы сделать надрез, выпустить гной.

Куда я забросила нож? Неужели выкинула в ручей?.. Тогда, считай, нет у меня финки. Ручей вздулся, стал желто-коричневым, бурным. Несет не только гравий и щебень — перекатывает большие голыши. На склоне вода идет теперь сплошным потоком. Вот бы идти в разведку — следов не останется никаких… Вдруг я услышала грохот и невольно вобрала в плечи голову. Прямо перед выходом из пещерки посыпались камни. А за ними широкой струей полилась вода. Теперь все, подумала я, зальет! Подохну, как на открытке княжна Тараканова. Только крыс не хватает.

Но получилось по-другому. Получилось, что я и правда везучая. Этот поток загородил меня, теперь снаружи никто пещерку не увидит… Только мелькнула эта мысль, в ту же секунду я уснула. Нет, успела подумать: пусть закричу во сне, даже заору во всю глотку — грохот потока все перекроет. А самое последнее, что подумала: правильное дело творит природа — фашистам, которые засели в балках, крепко достанется от этого ливня.

Уснула утром и проснулась утром. А дождь все лил и лил. Вернее говоря, падала вода, желто-серый мутный занавес. Сколько же я проспала? Часы еще не остановились. Надо бы решить задачу: как могло получиться, что я их в девять часов завела, а теперь семь? Если б семь вечера, по декабрьскому зимнему дню должно быть темно. Получается, что семь утра, тусклое утро. Не хочется верить, но механизм стучит и вряд ли врет; до сих пор не врал. Все спуталось, я была как чумная. Не сразу даже поняла, где нахожусь. Кроме того, я была изрядно мокрая, хотя вода в мою пещерку не попадала, только иногда ее заносил ветер. Сырость была уже привычной. И вот, хоть я была достаточно мокрой, на четвереньках полезла к струе ополоснуть лицо и промыть глаза. Только после того очухалась, стала соображать. Утерлась парашютной тканью, которая воду почти не впитывает. Попробовала выйти за пределы пещерки. Я нашла щелочку, где водопад от скалы отклонялся. И вылезла, вроде зверя из берлоги. Тогда увидела, что подымается солнце и нет дождя. Увидела красоту природы и даже услышала, что щебечут какие-то птички. Далеко внизу в чистом рассвете лежал город. А людей нигде не было. Я жила среди камней одна-одинешенька, вооруженная гранатами и пистолетом, а главное, рацией, по которой передавать в штаб мне давным-давно нечего. Вернувшись в свою пещерку, я окончательно определила, что проспала двадцать два часа подряд. От этого пришла в ужас. Но вслед за ужасом сразу же пришла радость: я сообразила, что ползаю на коленках и особой боли не чувствую. Значит, нарыв на колене лопнул, я могу жить и действовать… Но тут же вспомнила, что, когда нас посылали, было сказано, что посылают на три-четыре дня. Пусть у меня спуталось время, однако ж не настолько, чтобы не понимать: нашито должны уже быть здесь и я сижу зря. Надо идти в город… Неужели я проспала артобстрел и налеты нашей авиации? Неужели я могу спать под любой грохот?

Это могло быть, это вполне могло случиться, но оказалось другое: наши на перевалах задержались — противник бросил туда огромные силы. Но как я-то об этом узнала?

Решилась и вышла в эфир. Три раза вылезала наружу, чтобы развернуть антенну. Трудность заключалась в том, что водный поток частично замыкал линию. Рация не рассчитана на передачи из-под воды. Мне пришлось работать на открытой местности. Я наладила связь и сообщила, что здорова, и в ответ получила приказ немедленно обследовать на своем участке нынешнее расположение противника. Оператор штаба не сообщал, каковы истинные дела, и мне стало ясно: Нальчик еще не взят и я нужна как разведчица.

По радиограмме вроде бы и невозможно определить, как к тебе относится штаб. Однако ж недовольство прорывается даже через холодные цифры… Умом понимала — разведчик не имеет права болеть, а тем более спать. Мокрый он или сухой, значения не имеет.

Лопнул нарыв, и я опять способна двигаться. Но я должна обеспечить свою работоспособность не на час и не на два, притом я была насквозь мокрой, от этого дрожала, да еще и от голода.

Чтобы обследовать свой участок и проникнуть через немецкую заставу за семнадцать километров от пещерки, я должна хорошенько подкрепиться. Не менее важно было обеспечить свою подвижность. Очень хорошо, что лопнул нарыв. У меня была подготовка — в разведшколе обучали обрабатывать раны. Беда, что не могла отыскать аптечку, которая нам полагалась. Я ее искала и раньше, но вещмешок укладывает работник склада, а мы его получаем в готовом виде…

Конечно, забота о том, чтобы перед походом обработать свою рану, имела немаловажное значение. И все-таки прежде всего надо было найти финку, без которой открыть консервы почти невозможно. Я, правда, вспомнила, как мне в Кущевке говорил дедушка Тимофей, будто он в молодости мог прогрызть банку, но в это я не очень-то верила, стала искать финку и нашла ее среди стеблей полыни. Помните, я ее отшвырнула, но она, слава богу, не вылетела в горный поток, а зарылась в полынную подстилку. Достав тушенку и хлеб, от которого осталась добрая половина, но сильно подсохшая, я решила мяса съесть не более трети банки. У меня в моем возрасте зубы годились на жернова, и то, что хлеб почерствел и позеленел, нисколько меня не обеспокоило. Волновало другое. Наверно, каждый человек по себе знает, как неприятно, если чувствуешь, что за тобой следит чей-то взгляд. Я вскрыла банку и принялась аккуратно есть. Был уже опыт: голод не тетка и легко увлечься… Я экономила каждую каплю, вынимала из банки маленькими щепотками и при этом чувствовала — за мной наблюдают внимательные глаза. Этого мало. Водяной поток шумит, а я слышу какое-то шевеление внутри пещерки. Будто бы в ней помимо меня находится еще какое-то существо. Как неверующая, я не допускала никаких чертей и чудес. Продолжала есть, а тревога с каждой минутой усиливалась…

Преодолевая страх, я резко поворачиваю лицо в глубь пещерки и вижу… круглые глаза. Они круглые, но одновременно слепые, то есть незрячие. И одновременно эти глаза как бы светятся, наподобие автомобильных подфарников.