Николай Асанов - Катастрофа отменяется

— Представитель военного округа полковник Даренков сообщил, что вас, капитан, рекомендует сам командующий округом как опытного и знающего офицера. Мы надеемся, что вы поможете нам справиться с бедой. Сейчас мы проведем первую разведку, как и положено перед началом сражения. А сражение, видимо, будет тяжелым…

Он нахмурился, глаза сузились, будто вглядывались во что-то далекое. Пауза оказалась неожиданно долгой, и Малышев почувствовал, что он и сам придерживает дыхание от тяжкого ощущения тревоги.

Но вот Уразов встал из-за стола, бросил отрывисто:

— Пошли, товарищи!

Все задвигались, заторопились из комнаты. Полковник Даренков задержал капитана.

— Ну, Малышев, ни пуха вам, ни пера! Командующий предложил именно вашу кандидатуру на совещании в ЦК. Не подведите!

Малышев неловко спросил:

— Но почему именно я?

— На столе у командующего я видел ваш рапорт о возведении противоселевых преград взрывами на выброс. Об этом он и сказал на совещании в ЦК.

Малышев смутился: не ожидал, что сложный проект поданный на республиканский конкурс по созданию противоселевого защитного пояса вокруг города, окажется поводом для его служебной характеристики и выдвижения. Но тут он глянул в окно, за которым, словно привалившаяся к земле туча, лежал осушивший реку завал, и у него сразу стало холодно на сердце. А что, если?..

Додумать он не успел. Полковник надел фуражку и тронул капитана за плечо.

Они догнали членов комиссии на берегу.

Уразова и Адылова окружили старики. Они говорили медленно, размеренно, часто упоминали аллаха, поглядывали на офицеров и на горожан, таких непривычных здесь. До сих пор считалось, что любой пробирающийся сюда путник всего лишь «слеза на реснице аллаха», но в то же время они смотрели на них с надеждой, думали: кто знает, может быть, новые времена принесли сюда новую веру? Ведь это же свои люди: Уразова они знали мало, но Адылов-то их корня, из старого рода Адыла Байсеитова, весь век пасшего чужих овец. А если уж Адылов так спокоен, значит, надеется, что эти приезжие сумеют «отворить путь воде».

Молодежь держалась в сторонке, только ребята из райкома комсомола рискнули приблизиться к старшим да подошли две учительницы, кишлачный врач, несколько человек из районных учреждений. Адылов познакомил офицеров с ними, коротко сказал:

— Все, что есть в кишлаке и у жителей кишлака, — ваше. Их руки, ум, сердце тоже ваши. Обращайтесь за помощью без стеснения.

— Школьники старших классов готовы приступить к работе! — сказала одна из учительниц, молоденькая девушка, одарив Малышева таким взглядом, словно он был Хизром — посланцем аллаха. Впрочем, скорее всего, она выражала общие надежды жителей кишлака.

Она протянула маленькую крепкую руку и, глядя прямо в глаза Малышеву, сказала:

— Фатима Атабаева, дочь председателя колхоза.

Вторая только смущенно назвалась:

— Розия Аннамурадова.

Члены комиссии спускались с обрывистого берега в русло исчезнувшей реки. Их сопровождали старики. Молодежь отстала, разбившись на группки: девушки отдельно, парни отдельно. Только учительницы пошли вместе с офицерами.

Валуны, обозначавшие русло реки, были еще сырые, темные, и тут пока сохранялась прохлада, но каменистые склоны ущелья мерцали от зноя, хотя солнце уже склонялось к закату.

Мрачная туча завала шевелилась, как живая, с нее все еще сыпались камни, ползла сланцевая глина, что-то глухо гудело в ней, как будто потревоженные камни пытались притереться один к другому.

Возле этого шевелящегося и словно неровно дышащего чудовища было холодно, как у раскрытой могилы. Малышев видел, как старики, приблизившись к внезапно выросшей стене, закрывшей почти весь мир, молча сдергивали папахи и только потом боязливо поднимали глаза.

Да и молодым было нелегко оглядеть эту чудовищную стену, внезапно преградившую и реку, и дорогу, и выход к восточному перевалу. А ведь у большинства местных жителей там, за новым хребтом, были родственники, знакомые. Сейчас же по ту сторону плескалось новорожденное море.

Все молча двигались вдоль завала, вышли на противоположный берег бывшей реки, а ныне просто каменистое плато, сложенное из той же сланцевой глины, покрытое обломками скал, валунами от тех времен, когда и здесь текла молодая река, пробившая это ущелье.

Шли медленно, остерегаясь соскальзывающих с завала камней, вглядываясь, не проскользнула ли где-нибудь струйка воды. Сейчас всем хотелось, чтобы завал был плотнее, чтобы он остерег кишлак от прорыва воды. И это странное желание воды и одновременно боязнь ее, несмотря на всю свою противоречивость, жили в душе каждого. Но об этом не говорили, словно боялись разбудить духов гор, ниспославших это страшное несчастье.

Наконец они пересекли все плато, ширина которого вдоль завала достигала двух километров, и подошли к тому месту, где завал уперся в отрог горной цепи, сбежавшей углом в долину. И только тут Малышев, хмурый, с посуровевшим лицом, сказал:

— Думаю, товарищи, что надо пробить канал по целику и выпустить воду не через завал, а здесь, через гребень утеса. Тревожить завал опасно.

Нивелировщики, прилетевшие с Ованесовым и заместителем министра строительства, отстали вместе со своими помощниками. Они снимали план русла, плато, завала. Малышеву хотелось посмотреть, что у них получается — в горах без инструмента даже опытный инженер может ошибиться, — но Уразов все стоял на месте, будто примериваясь к тому, что сказал Малышев. И Малышев снова подумал, что задачу на него возложили серьезную и, может быть, даже невыполнимую.

Ованесов предложил:

— Перенесем обсуждение в райком. Видите, старики допытываются, что вы сказали.

— Они все равно должны принять участие в нашем обсуждении. У нас так заведено! — напомнил Адылов. Но на Малышева посмотрел сердито: — Сколько же времени понадобится для того, чтобы проложить новое русло? Вы об этом подумали?

— Я должен посмотреть сначала нивелировочный план местности.

— Тогда пойдемте обратно, — предложил Уразов.

В двадцать один час заседание началось снова.

В маленьком зале райкома людей прибавилось. Освещен был только стол президиума, люди в зале сидели тихо, Малышеву порой казалось, будто там никого и нет. Но вдруг взблескивали чьи-то глаза, кто-то снимал папаху, вытирая вспотевшую бритую голову, и на нее падал блик от одной из настольных ламп, и Малышев сразу начинал испытывать стеснение в груди. Ведь эти люди — да и не только они, но и все в кишлаке и в других кишлаках и городах — ждали, к чему придут члены комиссии.

План ущелья лежал на столе перед Малышевым, и капитан, склонившись над ним, рассматривал поспешно набросанные знаки, чувствуя дыхание молчаливых людей. Порой мысли его словно бы разделялись на два потока, и один был связан с планом, с цифрами, а другой касался этих людей: «А здесь ли учительницы, что смотрели расширенными глазами на меня, будто я и есть Хизр — посланец аллаха?» Но он тут же подавлял посторонние мысли, потому что главными были сейчас расчеты и в них эти две учительницы, три тысячи добровольцев, саперный батальон, двести или триста тонн сильнейших взрывчатых веществ занимали свои особые места. И когда он оторвался наконец от плана и выпрямился, он словно бы услышал общий вздох облегчения. И понял: молчание становилось уже непереносимым, оно вселяло страх…