Петр Лебеденко - Красный ветер

Денисио сказал:

— Из-за этого фейерверка они ничего не услышат. Бесшумно подползем и… Стрелять будем в самом крайнем случае. Если ничего другого не останется.

— Посмотри, Денисио, — прошептал Эмилио Прадос, — они положили свои карабины на кучу веток. И вряд ли успеют до них дотянуться, если мы появимся внезапно. Чш-ш!.. Это ты, Матео?

Старик сказал:

— Я буду наготове. Вот… — И показал на зажатую в руке гранату.

— Ты должен быть рядом с Роситой, отец, — попросил Эмилио. — Ты должен ее охранять.

— Хорошо. — Матео вздохнул. — Я буду ее охранять. — Помолчал и добавил: — Пусть поможет вам пресвятая дева Мария.

Кончалась граница темноты.

За этой границей, как бы прочерченной в двух шагах от Денисио и Эмилио Прадоса, — высвеченный круг. И чем ближе к костру, тем ярче свет. Четко видны фигуры двух сидящих на корточках людей, их согнутые спины. Тепло разморило их, они похожи на сомнамбул, застывших в неподвижности. И лишь когда взрывается пожираемая огнем ветка и искры с треском рассыпаются вокруг, они вздрагивают, лениво пододвигают угли к костру и через секунду-другую снова погружаются в дремоту.

Изредка перебрасываются словами:

— А Эспехо словно провалился сквозь землю…

— Эспехо себе на уме.

— Надо будет доложить сержанту.

— Пускай проучит эту свинью.

— Чтоб знал, как бросать товарищей… Шкура!

Недолгое молчание, потом опять полусонный голос:

— Ты не заснул, Сбарби?

— Что?.. Нет, я не заснул. Спать нам нельзя.

Денисио прошептал:

— Пора!

Они бесшумно поползли к костру — Эмилио справа, держа в руке пистолет, Денисио — слева, с карабином Эспехо. Он полз так, чтобы отрезать от Сбарби и Хусто их оружие, брошенное ими на кучу веток…

Осталось не больше трех шагов. Те двое продолжают беспечно сидеть у костра, дремлют…

Но вот сквозь дрему они услышали, как беспокойно фыркнула одна лошадь, а вслед за ней другая. Может быть, где-то рядом притаились волки? Или это приближается Эспехо?

— Эй, Сбарби, чего это засуетились наши коняги? Слышишь? Надо бы поглядеть вокруг…

— Погляди, Хусто. На всякий случай прихвати карабин.

И тогда Денисио и Прадос рванулись к костру. Рванулись стремительно, от неожиданности Сбарби и Хусто на мгновение оцепенели, но этого мгновения Денисио хватило для того, чтобы оказаться возле их оружия. Эмилио поднял руку с пистолетом.

— Не кричать, — приказал Денисио. — И не двигаться. — Потом он негромко крикнул в сторону овражка: — Матео!

Ошеломленные, не в силах сообразить, что произошло, Сбарби и Хусто в полной растерянности смотрели то на Денисио, то на Эмилио Прадоса, веря и не веря в случившееся. И вдруг Сбарби рассмеялся:

— Ловко это вы над нами подшутили… Небось, сержант приказал разыграть комедию? А я и вправду испугался. Но потом подумал: «Так откуда ж тут могут взяться красные?» Ты тоже испугался, Хусто?

Хусто не ответил. Дремоту с него будто сдуло ветром. Он видел направленный на него карабин Денисио и с животным страхом, парализовавшим его волю и мысли, смотрел не мигая на человека, в руках которого был этот карабин. Он был смешон сейчас, этот Хусто, смешон и жалок. Губы его дрожали, и, наверное, если бы ему вздумалось хоть чуть-чуть приоткрыть рот, он заклацал бы зубами.

А Сбарби продолжал:

— Дьявол меня возьми, если я не поставлю вам славную выпивку за то, что вы так здорово разыграли комедию. Слышишь, Хусто, с нас причитается выпивка. Внесешь свою долю?

— З-заткнись ты, б-болван! — кажется, Хусто мало-помалу приходил в себя. — З-заткнись, говорю! — приказал он, заикаясь.

Появился Матео, а вслед за ним и Росита. И если Сбарби не просто дурачил себя, а у него действительно была надежда, что эти люди разыгрывают комедию, — сейчас все изменилось. Он видел — мог поклясться, что видел! — и этого старика, и эту девушку в деревне, недалеко от старой оливы. Он еще подумал тогда, что, вечером постарается отыскать эту красотку и позабавиться с ней. А теперь вот…

Сбарби сразу сник. И сразу понял, что сейчас может произойти самое страшное — вряд ли им с Хусто стоит рассчитывать на жалость со стороны этих людей. И ничего они с Хусто сделать не могут. Попробуй только шевельнуться, как тут же получишь пулю в лоб.

— Я… там не стрелял, — загнусавил он. — Я там ни в кого не стрелял. Пускай меня накажет бог, если я вру. Вот и Хусто может подтвердить.

— Стреляли другие. — Хусто хмуро кивнул головой. — Сержант приказал другим. А мы…

— Кончать с ними надо, — зло проговорил Матео. — Кончать и уходить.

— Мы не стреляли, — продолжал гнусавить Сбарби. — Эспехо — тот стрелял. Эспехо всегда берется за такие дела. Сам вызывается. А мы с Хусто нет. Клянусь вам, сеньоры, мы ни в чем не виноваты… Слышите? Эспехо скоро будет здесь…

— Кончать с ними надо, с этими жабами, — повторил Матео. — Сами-то они никого не щадят.

«Матео, наверно, прав, — думал Денисио. — Прикончить этих сволочей — и, не теряя времени, уходить, дорога каждая минута… Жалость? Разве на войне ей место? Кто из них пожалел старика и девушку там, под оливой?»

Странно, но все, что Денисио пережил несколько минут назад, когда он убил Эспехо, вдруг отступило так далеко, будто с тех пор прошли годы. Глядя из этого далека на самого себя, Денисио не то чтобы ощущал некое перевоплощение, нет, этого не было: тягостный осадок в душе не проходил, тисками сдавливал грудь, и Денисио, пожалуй, понимал, что не так-то скоро от него избавится, однако сейчас его охватывало чувство ожесточения, даже не совсем осознанной ярости, может быть, именно оттого, что все эти Эспехо, Хусто и Сбарби заставили его совершить поступок, противный всему укладу его жизни и мировоззрению. Они, да, они были повинны во всем! И в том, что у старой оливы расстреляли девушку, крестьянина и старика алькальда, и в том, что древний Гвадалквивир Эмилио Прадоса потемнел от крови, и в том, что Денисио, русский летчик Андрей Денисов, был вынужден… Нет, к черту все! К черту всякую жалость, он на войне, и война требует от него как раз вот такого Ожесточения!..

А Эмилио Прадос молчит. И Росита молчит. Почему молчит Росита — понятно: женщина всегда и везде остается женщиной. Такие уж они есть, все женщины мира. Но Эмилио Прадос… О чем он сейчас думает, глядя на двух дрожащих за свою шкуру выродков? И что Эмилио Прадос думает сейчас о Денисио? А почему именно Денисио должен сказать последнее слово, почему именно он должен выносить приговор? Разве они здесь не все равны?

«Если бы рядом был Риос Амайа, — думал Денисио, — он наверняка сказал бы: „Кончать!“ А что сказал бы комиссар полка Педро Мачо? Пожалуй, то же самое… Значит…»

И вдруг Хусто заплакал. Негромко, почти неслышно, но Денисио видел, как по его заросшим щетиной щекам текут слезы. При свете пламени они кажутся красными, его слезы, будто из глаз вытекают капли крови и струйки сбегают по морщинам. Денисио только теперь разглядел, как изрезано морщинами лицо, в общем-то, еще молодого человека. И подумал, что такие лица он часто встречал среди крестьян, изможденных тяжелой работой и вечными заботами, — загрубелые от знойных ветров и палящего солнца лица. Он резко спросил: