Петр Лебеденко - Красный ветер

Алькальд показывает рукой на Валье и отвечает:

— Это Валье, наш крестьянин. Он хозяин дома.

— А эти двое?

Алькальд молчит не более двух-трех секунд, но Росите кажется, что проходит вечность.

— Это Хуанита, — показывает алькальд на Роситу, — племянница Валье, а это Белармино, его брат. Я хорошо их знаю, они живут в соседней деревне.

— Все на улицу! — приказывает сержант. — Живо!

Их привели на площадь, посреди которой росла старая олива — одна-единственная олива на всю деревню. Было что-то тоскливое в этом умирающем дереве, словно неизбывное горе одиночества медленно убивало его душу. А под оливой, на мокрой земле, вниз лицом лежал солдат, и в его спине торчал нож. Неподалеку стоял офицер в кожаном пальто, угрюмо и зло окидывая взглядом притихших крестьян, согнанных на площадь солдатами.

Алькальд сказал:

— Теперь уже все, господин офицер. Все уже здесь.

— Все? Хорошо… Слушайте, вы, — обратился офицер к крестьянам — сегодня на рассвете кто-то убил нашего солдата. Кто-то из вас! — жестко подчеркнул он. — Убил подло, в спину, так убивают только трусливые выродки, не знающие, что такое благородство и честь…

Он умолк, точно захлебнувшись своим презрением, и лицо его сделалось багровым от этого презрения ко всем, кого он сейчас видел, ко всей этой толпе испуганных, прячущих глаза людей. Наверное, он видел убийцу в каждом из них — будь это мальчишка или девчонка с покрасневшими от холода руками, женщина или старик с потускневшими от времени глазами… Он не верил в их кажущуюся покорность, он не верил даже в то, что все эти люди сейчас испытывают страх перед неминуемой расплатой. «Подлые твари, — думал он в эту минуту, — делают вид, будто боятся, а сами того и ждут, как бы подкараулить кого-нибудь из нас и всадить нож в спину».

— Тот, кто это сделал, должен понести наказание, — сказал он. — Иначе понесут наказание другие… Вы меня слышите? Если через три минуты вы не назовете виновного или виновный сам не назовет себя…

Он приподнял руку и стал смотреть на часы. Толпа окаменела. С голых ветвей оливы стекали крупные капли и падали в лужицы. Шлеп, шлеп, шлеп — они будто отсчитывали секунды. Секунды жизни и смерти…

Прошло три минуты. Офицер медленно опустил руку и сказал сержанту:

— Вот этих двоих.

И указал на стоявших впереди толпы старого крестьянина с накинутым на плечи дырявым одеялом и девушку с непокрытой головой. Сержант и двое солдат схватили их за руки и потащили к оливе, под которой лежал убитый солдат. Ни девушка, ни старый крестьянин не сопротивлялись: может быть, они еще до конца не осознали, что с ними хотят сделать, еще не верили, что час их пробил. И когда их поставили под оливой, в двух шагах от солдата с ножом в спине, когда двое солдат вскинули карабины, они не произнесли ни звука: стояли и смотрели на окаменевших односельчан, на офицера в кожаном пальто и на солдат, вскинувших карабины.

Первым упал старик, девушка с непокрытой головой еще несколько мгновений продолжала стоять, потом подняла руки, точно собираясь поправить растрепавшиеся волосы, опустилась на колени и, кажется, что-то прошептала. Сержант подошел к ней вплотную и выстрелил в голову.

Кто-то в толпе истошно закричал, несколько человек вырвались из толпы и побежали к расстрелянным, но солдаты преградили им путь. Росита только сейчас увидела, как много здесь солдат. Одни окружали толпу, другие кучками стояли поодаль и с любопытством смотрели на все происходившее, третьи, держа карабины на изготовку, сгрудились возле офицера, чтобы по его приказу в любую минуту стрелять в каждого, кто выразит неповиновение.

Росите показалось, что солдаты, которых она видит, — все на одно лицо. Все до единого! Тупые лица, в глазах звериная жестокость, как у каннибалов, — она видела их на картинке, — и еще затаившийся, глубоко запрятанный страх.

Росите вдруг стало дурно. Она всеми силами старалась бороться с этой дурнотой, но все сильнее ощущала, как подкашиваются у нее ноги и темнеет в глазах. Будто на землю опускается ночь. Мрак окутывает старую, умирающую от одиночества оливу, солдата с ножом в спине, убитых крестьянина и девушку, а затем из мрака медленно проступило страшное лицо сержанта-фашиста, выстрелившего в голову девушки. И в этом лице она угадывала лица солдат, стоявших с карабинами вокруг толпы, и тех солдат, которые были на площади в Сигуэнсе, орущих, как дикие звери, при виде наползающей на двух испанских парней танкетки. Да, одно страшное лицо. «Лицо фашизма», — так говорил Денисио. Тупое, жестокое, не знающее жалости, несущее только смерть…

Голос офицера заставил Роситу вздрогнуть.

— Кто убил нашего солдата?

Молчание.

— Еще три минуты…

Офицер приподнял руку и стал смотреть на часы. По-прежнему с голых ветвей оливы стекали и падали в лужи крупные капли. Шлеп, шлеп, шлеп — отсчитываются секунды жизни и смерти.

Молчание…

— Вот этих!

Офицер указал сержанту на двух мальчишек. У обоих — огромные печальные глаза и сразу ставшие белыми от страха лица.

Мальчишек схватили и потащили к дереву.

— Я убила вашего солдата! — крикнула женщина, закутанная в черную шаль. — Я убила, никто тут больше не виноват.

Это была мать одного из мальчишек — худая, изможденная женщина с трясущимися руками, которые она зачем-то протянула в сторону офицера.

— Ты? — офицер шагнул к ней и неожиданно громко рассмеялся. — Ты? Врешь, старая стерва! — Теперь он уже не смеялся. — Ты знаешь, что скоро все равно подохнешь, поэтому и решила взять вину на себя.

Он ударил ее по лицу и крикнул сержанту:

— Кончайте с этими ублюдками!

Вот тогда к нему и подошел алькальд.

— Она действительно сказала неправду, господин офицер, — проговорил он, глядя ему прямо в глаза. — Для этого у нее не хватило бы сил. Вашего солдата убил мой сын.

— Твой сын?

— Да, господин офицер.

— Где же он сейчас, твой сын?

— Откуда же мне знать, где он сейчас. Ушел из деревни, Убежал.

— Куда?

Алькальд пожал плечами:

— Разве он сказал мне об этом? Ушел — и все…

— Ушел — и все? — офицер покачал головой. — Так просто? А знаешь ли ты, скотина, что я с живого сдеру с тебя шкуру, если не скажешь, куда девался твой ублюдок!

— Ублюдок ты, а не мой сын, — спокойно проговорил алькальд. — Ты родился от матери гиены и отца шакала, поэтому в тебе нет ничего человеческого.

Так же спокойно алькальд обвел взглядом своих односельчан и медленно пошел к оливе. Оттолкнул мальчишек, повернулся лицом к офицеру и крикнул:

— Мой сын найдет и тебя, предатель! Никуда тебе от него не уйти!

— Они изрешетили его так, будто целый полк стрелял по мишени, — рассказывал Матео Эмилио Прадосу и Денисио. — А в деревне все знали, что никакого сына у алькальда нет и никогда не было. Но никто не сказал и слова. Чем тут поможешь? Если б не этот человек, они, может, перестреляли бы полдеревни… Но все же офицер приказал своим солдатам, чтоб прочесали всю округу. «Заглядывайте в каждый овраг, в каждую лощину, под каждый камень, куда мог уползти убийца. — Так приказал офицер. — И чтоб взяли его живым».