Петр Лебеденко - Красный ветер

— А ты смотри, фашистская сволочь, смотри на нее!

— Девочку убил мой сын, — ответил тот. — Убил совсем случайно. А вы убили моего сына… Чего же вы от меня еще хотите?

Прижав к груди куклу, женщина печально покачала головой:

— Вы недобрый человек, сеньор… Детям всегда надо помогать — так велела святая дева Мария…

И она ушла.

— Идите, — сказал полковнику и его приятелю дружинник.

Они тронулись все вместе — никто не отставал ни на шаг, шли по улице так, словно на каждом из них лежала ответственность за дальнейшую судьбу двух людей, поднявших руку на маленькую девочку, а значит, и на Республику.

И вот тот самый переулок, о котором говорил полковник. Налево — узенькая улочка с полуразрушенными домами, кучи бетона и щебня, железные балки, точно баррикады. Направо — такие же руины, глубокие воронки от бомб, разбитые стекла витрин, ветер шевелит изорванные газеты на мостовой.

Приятель полковника ударом плеча оттолкнул двух или трех человек и, по-бычьи пригнув голову, помчался по улочке налево. На какое-то мгновение опешили даже дружинники, а фашист, поднырнув под стальную балку, устремился к огромному дому, от которого остались лишь полузакопченные стены со свисавшей с них железной арматурой. Ему осталось добежать до этого дома каких-нибудь пяток шагов, не больше, как вдруг прозвучал выстрел, фашист, точно налетев на препятствие, остановился, оглянулся и через секунду рухнул на землю.

— Тут, конечно, полсотни шагов нету, — сказал крестьянин, опуская карабин, — но в том не моя вина. Получилось не по уговору.

— Он заслужил это, — спокойно сказал полковник, и не думавший убегать от толпы. — У него было злое сердце, он никогда не любил людей.

— А ты? — спросил дружинник. — Ты тоже свое получишь… Иди! Пронто!

Улицы забиты машинами всех марок: пока осталась свободной одна дорога — на Валенсию. Пока… По этой дороге бегут чиновники посольства, интендантской службы — все, кого захватила в свой водоворот паника.

Машины сталкиваются, слышен скрежет металла, замысловатая ругань шоферов, проклятия владельцев роскошных лимузинов и ветхих, ободранных колымаг, на каждом метре простуженно чихающих и выкашливающих из больного чрева клубы дыма и гари.

Шоферы, между прочим, не очень спешат — куда им торопиться? Что ждет их в прекрасной Валенсии, чего они там не видели?

…Длинная, сверкающая бледно-голубой краской машина съехала на обочину, остановилась. Старый сеньор в черном фраке, сеньора в бархатном платье и две сеньориты в одинаковых костюмах всполошились. Сеньор строго спросил у водителя лимузина:

— Что случилось, Амадео? Почему ты остановился? Они обязаны нас пропустить. Скажи, что я из министерства финансов.

Амадео, черный, как грач, парень, с белозубой улыбкой, пожал плечами:

— Дело совсем не в пробке, сеньор Молеро, пробка тут ни при чем.

— А в чем же дело? Что-нибудь с мотором?

— Дело совсем не в моторе, сеньор Молеро, мотор тут ни при чем. — Шофер вытащил ключ зажигания и протянул его сеньору: — Возьмите, я решил дальше не ехать.

— Как это — ты решил дальше не ехать?! — У сеньора Молеро вид ошеломленного человека, который не может осмыслить происходящее. — Как это — ты решил дальше не ехать? — повторил он. — Ты что, спятил? Ты знаешь, что сейчас военное время и за неподчинение начальству взыскивают по всей строгости законов? И знаешь ли ты, что наша Республика в опасности?

— Я об этом знаю не хуже вас, сеньор Молеро, — все так же невозмутимо отвечал шофер. — Поэтому я и решил дальше не ехать. Сегодня в нашем профсоюзе будут сколачивать роту стрелков. И каждому выдадут по винтовке и по полторы сотни патронов. Теперь вам понятно, сеньор Молеро? Я решил защищать Республику здесь, в Мадриде, с винтовкой в руках… Держите ключ, сеньор Молеро, как-нибудь доберетесь и сами…

Сеньор Молеро решил переменить тактику:

— Слушай, Амадео, ты ведь не скажешь, что мы плохо к тебе относились? И я, и сеньора Христина, и наши девочки… Не скажешь ведь, нет?

— Не скажу, сеньор Молеро, Все было хорошо.

— А будет еще лучше, Амадео, можешь мне поверить. В Валенсии ты получишь от меня солидное вознаграждение. И прибавку к жалованью. Тоже солидную. Слышишь, Амадео?

Старшая из сеньорит, по-настоящему красивая девушка, с лукавыми глазами и длинными черными косами, улыбнулась Амадео.

— Амадео! Не ты ли говорил, что тайно был всегда в меня влюблен? И что сделал бы все, если бы я…

— То было раньше, сеньорита. — Амадео тоже улыбнулся. — Я, если хотите, и сейчас влюблен в вас по самые уши. И готов для вас на все, сеньорита. Но вот и ваш отец говорит: «Республика в опасности». Кто же ее будет защищать, если мы все сбежим в Валенсию? Прощайте, сеньорита, бог даст, мы еще встретимся…

— Негодяй! — взвизгнула сеньорита. — Разбойник!

…И еще маленький эпизод смутного, тяжелого для Испанской республики, героического ноября тысяча девятьсот тридцать шестого года. На выезде из Мадрида — патруль. На рукавах — повязки черно-белого цвета. Анархисты. Проверяют документы, шарят в машинах, «реквизируют» все, что кажется им подозрительным: оружие, шоколад, топографические карты, изредка машины, крупные суммы денег («Обворовываете Республику, скоты? Грабите трудовой народ? Вот вам расписка — деньги пойдут на священную борьбу с проклятым фашизмом»). Кто их уполномочивал производить проверку и «конфискацию» имущества — никто не знает, а сами они не склонны вдаваться в объяснения. И даже больше: они не разрешают задавать лишних вопросов, а особо любопытных и назойливых отводят в сторону, извлекают из великолепно инкрустированных кобур маузеры, кольты, парабеллумы и спрашивают: «Так ты что, не доверяешь нашему знамени мировой свободы? Лучших людей Испанской революции ты, сволочь, в чем-то подозреваешь?» — «Святая мадонна! — лепечет побелевшими губами проверяемый. — Святая мадонна, простите меня, сеньоры, я просто ошибся. И принял вас за… Простите меня, сеньоры…»

Машина какой-то американской марки, отчаянно сигналя, мчится по валенсийскому шоссе с такой сумасшедшей скоростью, с какой ездят только в Испании. Она огромная, — эта легковая машина, в ней сидят десять вооруженных винтовками и пистолетами человек, угрюмо молчаливых, чем-то взволнованных и злых. Кого-то они или преследуют, или ищут, сутолока и постоянные пробки на дороге их бесят…

И вдруг — этот самый патруль. Требует остановиться. Требует показать документы. Требует сдать оружие. Требует оставить машину: она нужна черно-белому знамени для борьбы с опаснейшим врагом человечества — фашизмом.

Люди угрюмо-молчаливо покидают машину — все до одного, кроме шофера. Они кажутся испуганными и послушными. Высокий, худой, с тонкой шеей и болезненно-воспаленными глазами, человек начинает что-то объяснять патрулю, остальные тем временем незаметно окружают «проверяющих», и весь патруль оказывается под прицелом.