Игорь Подбельцев - Июльский ад (сборник)

Владимир поднял голову кверху, глаза его заскользили по небу. Сини неба — не было. Солнце, стоящее сейчас в самом зените, скрывалось за чёрным смрадным дымом, как азиатка за паранджой. И он вздохнул глубоко и разочарованно.

— Ми вас расстреляйт! — картавил дальше Курт Дитрих. — В назиданий этим быдла!

Он небрежно указал на молчаливых и испуганных хуторян, сбившихся в кучку.

— Но перед тем как лейтенант умрёт, ми хотелъ бы узнать ваш имья. Кто ви?

Владимир хотел было гордо выпрямиться, назло немцам, стать поудобнее, но верёвки крепко притягивали его к тёплому стволу обгоревшей берёзы.

— Меня зовут лейтенант Кошляков, — громко, чтобы слышали хуторяне, сказал он. — Запомните — Кошляков!.. А родом я — из Подмосковья… Товарищи, вы слышите этот страшный грохот боя? Через несколько часов наши войска будут здесь! Потерпите немно…

Унтерштурмфюрер и Митька Клык выстрелили одновременно.

Когда довольные собой и жизнью немцы и полицейский, ушли, дядька Мирон и тётка Феклуша отвязали молодое мёртвое тело Кошлякова от берёзы и закопали его в огороде. Рядом с племянницей Настенькой.

— Полежите, детки, — прошептал, смахивая слёзы, дядька Мирон, — скоро за вас отомстят… Ох, скоро!

Кошляковы и Фёдор, засучив рукава, вновь возвратили к жизни свою лихую «тридцатьчетвёрку». Поставили они её «на ноги» уже к вечеру. Ожидая, когда же появится Владимир, они успели похоронить на левом берегу Псла красивую Фаину.

Владимир же к танку так и не вернулся…

Василий, связавшись по рации с комбатом Чупрыниным, получил приказ немедленно прибыть в расположение батальона, чтобы дозаправиться, и приготовиться к дальнейшим боям. И к самому ближайшему — к завтрашнему. И они прибыли в указанное им место.

Фёдор Полежаев угрюмо молчал. Он думал и о Владимире, который непонятным образом куда-то запропастился совсем недалеко от его хутора: может, ранили его, сердечного, и лежит он в лесочке или в болоте под Полежаевым, а может, и стукнула его в грудь шальная пуля, убив наповал; думал он и о родном хуторе, и об отце и матери: как они там — живые или уже мёртвые, думают ли о нём или уже давно перестали думать. Нынешнее сражение вплотную подошло к хутору, возможно, что завтра заполыхает он горячим костром и вообще исчезнет с лица земли. Господи, да отведи ты беду от хутора и от всех его жителей!

Сумрачными и невесёлыми выглядели и братья Котляковы. Они сейчас были заняты мыслями только о без вести пропавшем брате Владимире. Они совсем не верили, что его могут убить немцы: не такой он человек, чтобы вот так запросто расстаться с жизнью. Не мог его, тем более, убить и Никанор Зенин. Ума у Зенина не хватит, чтобы сделать, это! И сноровки…

Каждый член экипажа сейчас думал о своём, о близком и кровном, о том, что его тревожило в данный момент. И им было не до того, что к исходу дня двенадцатого июля противник усилил сопротивление на Прохоровском направлении, а повлияло на это введение гитлеровцами в бой своих вторых эшелонов и резервов. Они — и Кошляковы, и Полежаев— не знали, что немцы ввели в бой свежие танковые части; не знали, что в условиях, когда гитлеровцы добились явного превосходства в танках, Ротмистров категорически решил, что наступать сейчас нецелесообразно; не знали они, что тот же Ротмистров, с разрешения представителя Ставки Василевского, приказал всем корпусам закрепиться на достигнутых рубежах; не знали, что командующий армией приказал подтянуть поближе артиллерийские противотанковые полки и отбивать атаки противника огнём танков, и артиллерии. Но зато и братья Кошляковы, и Фёдор Полежаев знали, всем сердцем чувствовали и догадывались, что назавтра им предстоит такое же по мощности и размаху — если ещё не больше! — сражение. Танкистам предстояло дозаправить машины горючим, пополнить боеприпасы, хорошенько поесть. Без этого в сражение вступать нельзя!..

А ночь уже наступала, распластывая неслышно свои бесконечные и тёмные крылья над ужасным на вид полем битвы стальных титанов. Было душно — и не столько от июльского, ещё дневного воздуха, как от гари порохового дыма и всё ещё оседающей с немыслимой высоты пыли. И было тихо. Отдыхали уставшие немцы. Отдыхали уставшие русские. И было ещё — тревожно…

— Где же сейчас Володя? — уже который раз вслух задавал себе вопрос Валентин и каждый раз тяжело вздыхал, не находя на него ответа. — Я ж ведь письмо сегодня маме отправил, написал, что все живы…

Василий не отзывался на бесполезные вопросы брата, а, широко раскрыв глаза, всё смотрел и смотрел в небо, где зажигались и становились всё ярче далёкие звёзды. А небу берегов и не было, и сколько звёзд уходило туда, куда не проникал взор Василия Кошлякова, он и не мог себе даже представить. Когда-то в детстве ом спрашивал у взрослых, сколько, мол, звёзд на небе, и ему отвечали — столько, мол, сколько волос на голове. Гм, а сколько же тогда волос на голове, удивлялся тогда маленький Васятка и получал ответ: столько, сколько звёзд на небе. И он тогда всерьёз задумывался над тем, что, дескать, волосы на голове за какое-то длительное время всё равно можно посчитать, а вот возможно ли пересчитать в этом безбрежном космическом океане все-все-все звёздочки?…

Полная, без щербин, луна холодно и тускло, даже словно бы с испуганным недоумением смотрела со своей неприкосновенной высоты на поле сегодняшнего, беспримерного до сих пор в этой войне, боя. Поле неузнаваемо было изуродовано нынешним сражением, и до сих пор полыхали ещё зловещим в ночи огнём нескошенные нивы, нагретые июлем леса, близлежащие к западу и юго-западу от Прохоровки деревни — Прелестное, Юдинка, Кострома…

Фёдор Полежаев, очнувшись от своих мыслей, прислушался:

— А что это за взрывы у немцев в тылу? Ничего не понимаю…

— Это, Фёдор, — пояснил Василий, — немцы делают доброе и полезное для себя дело: танки свои подбитые подрывают.

— Зачем?

— Чтобы нам не достались.

— И не жалко им?

— Наивный ты парень, Полежаев: мы ведь тоже при отступлении всё уничтожаем: и тапки, и мосты.

— А надо ли это делать, товарищ лейтенант? Уничтожать… Ведь столько труда люди вложили в строительство! И времени сколько на это угрохали. А взорвать-это за одну секунду можно! Запросто!

Василий ничего не ответил заряжающему. Промолчал, прислушиваясь к мочи. А ночь, несмотря на кажущуюся тишину, не молчала. Откуда-то доносились до Кошлякова приглушённые голоса, сдавленное урчание автомобильных моторов, нечаянное позвякивание металла о металл.

«Не спят солдатики, — подумал Василий, — не всем ночью положено отдыхать. Да и то, правда! Надо же кому-то помощь раненым оказывать, собирать на поле боя и хоронить убитых, танки подбитые отбуксирывовать в тыл… А сапёры!.. Да они ж ведь самые, что ни есть, настоящие ночные труженики войны!».