Игорь Подбельцев - Июльский ад (сборник)

— Вот тебе!.. — прошептал, задыхаясь от нелёгкой схватки и от ярости, Василий и снова нажал на курок. — За братьев!.. За Вальку!.. За Володьку!..

Потом он стоял, ошеломлённый только что случившимся и услышанным чуть ранее от теперь уже мёртвого Клыка, — о братьях. И он не услышал сразу детского голоса, громко окликавшего его. А когда услышал, то обернулся. В нескольких шагах от него стоял десяти-одиннадцатилетний мальчуган с суковатой палкой в руках.

— Тебе чего, мальчик? — глухо и отрешённо спросил Василий.

— Мне?… Я… ничего… — смутился парнишка. — Просто…

— Что «просто»?

— Просто я вам помог, дяденька военный. С полицаем управиться…

— Ты? Как это ты мне помог? Не пойму…

Мальчуган в ответ поднял суковатую палку.

— А-а, понял, — сказал Кошляков, — так это ты его… этой твоей… вещью… по голове саданул?

Парнишка утвердительно кивнул головой.

— Молодец! А я думаю, чего это он весь обмяк так внезапно?… А ты его, значит палкой по кумполу!.. Тебя как зовут?

— Василёк.

— Тёзка мой, значит… Ты Полежаевых знаешь? Ну, Фёдор у них есть, сын, на войне сейчас… Вот и хорошо, сходи к ним, позови их сюда.

— Хорошо, дяденька военный, я сейчас, — с готовностью выкрикнул мальчуган, — я мигом!..

Василий сидел около убитого им Клыка, обхватив голову руками, и думал о братьях, которые теперь уже никогда — никогда не вернутся домой под свою родную крышу. Не вернутся, даже если война окончится сегодня. Ах, что же будет делать мама, когда узнает о таком невыносимом для неё горе?!

Он отнял руки от лица, медленно встал, и вдруг его затылок ощутил леденящее прикосновение холодной стали.

— Хенде хох! — сказали сзади по-немецки, а потом и по-русски. — Руки вверх, советски офьицер!

Василий поднял руки, а другие руки — чужие руки! — привычно обшарили его с ног до головы

— Повэрнитесь! — приказал тот же голос, и Кошляков, не опуская рук, натянуто повернулся.

Перед ним стояли два эсэсовца. Они в упор смотрели на несчастное, но, в то же время, не выражающее перед ними совсем никакого страха лицо Кошлякова. Наоборот, Василий, не опустивший перед ними глаз, увидел, как медленно, как постепенно покрываются смертельной бледностью лица гитлеровцев, как постепенно расширяются и начинают вылезать на лоб их изумлённые глаза — Василий услышал, как что-то в ужасе пробормотал старший по возрасту и званию — обер-штурмбанфюрер, и младший, в нашивках унтерштурмфюрера, заикаясь, спросил у него, у Василия:

— Лейтенант Кошляков?

— Да, я — лейтенант Кошляков! — хрипло ответил Василий. — А что?

— О, майн готт! — вскричал младший эсэсовец, хватаясь в испуге и отчаянии за голову. — Чьто за страна?! Чьто за люди?! Ми два раза убивайт, расстреляйт лейтенант Кошляков, а он снова жив!.. О-о, Россия — проклятий страна!

Он повернулся к старшему эсэсовцу и что-то залопотал ему по-своему. Оберштурмбанфюрер Вернер Хорст, а это был он, побледнел ещё больше, вскинул было пистолет, целясь из него в Кошлякова, но пистолет вдруг выпал из его трясущейся от страха руки. Немец неистового замычал, мотая головой из стороны в сторону, и, как пьяный, двинулся по направлению к реке. Его остановил резкий пистолетный выстрел. Хорст, испуганно сжавшись всем телом, замер, потом, поняв, что стреляли не в него, медленно обернулся. На траве навзничь, раскинув руки, лежал его сослуживец Курт Дитрих. Рядом ещё дымился его «вальтер». Рука у Курта не дрогнула…

Хорст, приглушённо застонав, обхватил голову руками и бегом бросился к берегу Псла. Он пробежал всего несколько шагов, но тут очередь из ППШ прозвучала справедливым приговором, и Вернер, так и не оторвав рук от головы, лицом вниз, рухнул на землю.

Стрелял Фёдор Полежаев, который в эти минуты был взбешён до безумия.

— Товарищ лейтенант! — хрипел он яростью и жаждой мести. — Они сестру мою… Настеньку… двоюродную… А она позже… повесилась… Вы понимаете, товарищ лейтенант? А? Настеньку они!..

Василий поднял лицо с посиневшими глазницами, строго взглянул на Полежаева.

— Помолчи, Фёдор! Они… братьев моих… тоже убили!.. Володю и Валю…

— Убили?… Откуда вы знаете?

Кошляков кивнул на застреленного им Клыка:

— Он рассказал… Перед смертью…

— Ясно… А мне, товарищ лейтенант, очень сестричку жаль… Лучше бы меня убило!..

Василий промолчал.

— Я к своим забегал, — продолжал Фёдор, — мать расплакалась: говорит, что я жив остался, лишь благодаря её молитвам да тому, что я в Бога верую…

— А почему тогда я до сих пор жив? Я ведь в существование Бога совсем не верю!.. Фёдор, ты действительно веришь в то, что тебе мать сказала?

— Как зам ответить, товарищ лейтенант… Маме я всегда верю. И во всём.

— Это ваше, Фёдор, дело, семейное: можете верить в Бога, можете не верить. Мне всё равно…

— Что же будем делать, товарищ лейтенант?

Кошляков повернул голову, глянул через плечо за реку, на поле, где ещё вспыхивали вовсю зарницы неистового боя, где горели хлеба и чёрный дым беспросветно коптил июльское небо.

— Нам, Фёдор, туда надобно, — вздохнул он, — там сейчас наше место. Вот только экипаж у нас, к сожалению, не укомплектован.

Фёдор вытер пальцами глаза, шмыгнул носом:

— Нам сегодня помогут.

— Кто?

— Отец мой — он тракторист отменный и с танком запросто справится— и Василёк.

— Постон, это не тот парнишка, который мне сегодня помог?

— Да — Его заряжающим поставим, — дело нехитрое.

Кошляков долго молчал, не зная, к какому же решению ему прийти в этом случае, потом махнул рукой.

— Ладно, пусть попробуют, денёк повоюют. Но где. они, Фёдор, помощники наши?

— Сейчас будут: харч в дорогу собирают…

— Товарищ подполковник! Павел Алексеевич!

Ротмистров нехотя поднял голову с руки, на которую опирался, надел очки и досадливо обернулся. За его спиной стоял адъютант.

— Ах, Василий, это ты? Извини, — задремал немного. Тебе чего?

— Чаю хотите, Павел Алексеевич? Горяченького…

— Чаю? Чаю хочу. А нет ли у тебя к этому божественному напитку чего-нибудь такого… вкусненького… пожевать?

— Найдём, товарищ командующий — Всё в наших руках, всё в наших силах.

— Гм, а чего это ты, товарищ Земсков, как-то загадочно улыбаешься?

— Я? Просто рад за вас, вот и улыбаюсь.

— Это почему же рад?

— У вас аппетит — тьфу, тьфу — не сглазить! — появился, а это значит, что дела в армии пошли на лад.

— Вот как? Да ты, Василий, оказывается, очень наблюдательный человек. Нат Пинкертон против тебя — ничто! Ладно, неси чего-нибудь покушать, будем живот отращивать.

Земсков исчез. А Ротмистров заглянул в свой дневник.

«… Сегодня уже семнадцатое июля. Бегут дни — денёчки, спешат. Сегодня уже и представить страшно, в каком напряжении прошли дни двенадцатого июля, тринадцатого! Просто ужас, что творилось на поле под Прохоровкой! Историкам в будущем работы здесь предстоит — по самое горло. И, кто знает, может, и сравнят эту страшную битву танкистов с битвами под Бородино или на поле Куликовом…