Лариса Захарова - Операция «Святой»

Когда остались вдвоем, Дорн торопливо сказал:

— Что это за слухи о походе на Украину? Что имеется в виду — Советская Украина или территории, принадлежащие Чехословакии, Польше и частично Румынии и Венгрии?

— Я вскоре буду вести переговоры по этому поводу. Речь идет о плане воссоединения Карпатской Руси с основной украинской территорией, принадлежащей Советскому Союзу. Лично я, я сам, буду вести переговоры с вице-директором политического департамента польского МИДа Кобылянским. Попытаюсь записать одну из наших бесед, надеюсь, итоговую, на пленку. Но как пленка окажется у вас?

Дорн на секунду задумался.

— Наверное, так… Если я сам не смогу попасть в Варшаву, к вам домой по телефону позвонит мужчина и тут же скажет, что ошибся номером. Вы тоже повесите трубку. В этот же день вам ровно в семнадцать ноль-ноль нужно будет посетить магазин мужской галантереи на Новом Свите. Мой человек сам подойдет к вам и спросит, не могли бы вы разменять пятьдесят злотых.

— И я должен буду разменять ему купюру? — спросил фон Шелия.

— Вы ответите: «Кажется, кроме марок, у меня есть и злотые». Потом разменяете как можно мельче, чтобы удобнее было среди купюр передать конверт. Пленка должна быть без бобины.

— Приметы этого человека.

— Пока я не знаю, кто направится к вам, — Дорн тут же подумал об О’Брайне. Почему бы ему не поехать в Варшаву, чтобы собрать материал для статьи примерно под таким заголовком: «Как авантюрист Бек хочет заставить поляков стать союзниками Гитлера»… Заголовок потом вполне можно отредактировать. С О’Брайном они увидятся уже послезавтра. Интересно, как журналист отреагирует на новость, что генерал Гизевиус ищет союзников буквально в стане противников? И как это объяснит? Может быть, ему что-то известно о переменах либо в курсе существующего кабинета, либо об изменении кабинета в целом?

В курительную опять зашли, Дорн погасил сигарету, поклонился фон Шелии и стремительно вышел. А фон Шелия, прежде чем уйти, дождется еще одного курильщика, заведет с ним легкую беседу, чтобы в случае необходимости кто-то мог подтвердить, что дипломат беседовал именно с ним, а вовсе не с гауптштурмфюрером СД.

Дорн поехал домой, на свою старую берлинскую квартиру, чтобы переодеться и собраться. Надо заглянуть и к хозяйке, опять заплатить ей вперед — хоть не мил Берлин, отказ от постоянной квартиры в столице рейха мог бы кое-кого насторожить.

Звонок в дверь был неожидан и неуместен: Дорн собирался в дорогу.

Это был капитан Редер. Лицо загорелое, обветренное.

— Фред Гейден сказал, что вы здесь. — Он добродушно улыбался. — Думаю, повидаться не лишнее, тем более я оттуда, из Аша. Позорное отступление перед превосходящими силами противника было камуфлировано словами о миролюбии фюрера, который раздумал начинать войну. Вот как! И почему считается, что армия состоит из сплошных узколобых ефрейторов? По образу и подобию?

— Я крайне рад вас видеть, капитан, — улыбался Дорн. — Но одну минуту. — Он вернулся в ванную комнату, выключил воду, загасил колонку. — «Может быть, — рассуждал на ходу, — я смогу обратиться за помощью к капитану, чтобы О’Брайну не крутиться с командировкой, в которую его еще могут и не отправить? А как мне поможет Редер? Через своих друзей — у него наверняка найдется кто-то, кто, вероятно, так или иначе поедет в Варшаву. Но дело в сроках, точных сроках, которые называет фон Шелия — вопрос должен проясниться не позже сентября. Почему бы не поговорить с Редером, действительно…» — Скажите, капитан, вы не знаете, никто не собирается в сентябре в Варшаву? Есть крайне важное дело.

— Фюреру туда еще рано, значит, я не соберусь, — усмехнулся Редер. — Но подумать можно… А что?

— А зачем мне вам объяснять, если у вас нет никаких конкретных предложений? Вот у меня есть — хотите перекусить?

— Никогда не отказываюсь от гастрономических радостей — в мире становится все меньше удовольствий. Говорят, в армии скоро запретят употребление табака и объявят сухой закон. Да и к спартанской пище фюрер приучит нас в самом ближайшем времени.

— Да, я знаю, опять введены карточки. И с меня удержали двухмесячное жалование на военный заем.

— С меня удержали только месячное, потому что, с одной стороны, никто не слышал, что у меня есть лесопилка, а с другой — всем известно, что у меня нет семьи. У семейных удерживали только половину — очень гуманно. — Редер опять усмехнулся. — Патриотически внеся свою лепту в вооружение, мы написали листовку: «Хочет ли армия войны? Возможно, отдельные генералы и жаждущие выслужиться лейтенанты хотят ее, но солдатская масса не хочет». Листовка имеет большую популярность, которую не одобряет гестапо. Чем вы угощаете, Дорн? О, ветчина… Если у вас найдется пиво, я буду счастлив.

— Обязательно, — кивнул Дорн, выставляя на стол посуду и еду. — Мне очень нужен (человек… — снова вернулся Дорн к поездке в Варшаву.

Редер сделал большой глоток, зажмурился от удовольствия и предложил:

— Вы могли бы довериться Борису Лиханову? У него на вас зуб, но ради счастья выехать на родину, в Россию… Видите ли, мы с Вайзелем давно думаем, как помочь этому человеку. Его единственной мечтой, единственной целью жизни является стремление попасть в Россию и заслужить прощение Советов. Это у Лиханова даже стало своеобразной навязчивой идеей — «что я мог такого причинить отчизне, если она не хочет принять меня обратно». Но в Вене нет теперь советского консульства, везти Лиханова в Берлин мы боимся, как бы наши не принялись «проверять» его, нам это ни к чему. В Прагу сейчас из рейха можно добраться только если ты генлейновец. Чешские власти очень косо смотрят на попытки частных или не частных лиц пересечь германо-чешскую границу. Но Варшава… Это, пожалуй, светлая мысль.

— Если Лиханов займется этим делом, возможно, я со своей стороны тоже смогу что-то предпринять, чтобы облегчить его путь на Родину. Хотя гарантировать, как вы понимаете, капитан, не могу.

— Лиханов, конечно, человек озлобленный, но с чистой совестью. Вайзель тоже так считает. Он очень помогает нам. Кстати, меня зовут Манфред. А ваше имя мне назвал Фредди. Благороднейшее имя, рыцарственнейшее — «Сказание о Роберте и Иоланте»…

— Манфред тоже нашел свое место в истории литературы, — в тон Редеру ответил Дорн. — Если вы, Манфред, так уверены в Лиханове, что…

— Одно твердо — нас он не продаст, а вашего имени мы не упомянем.

«А я передам в Центр, что материалы фон Шелия пройдут через Лиханова не ко мне, а на мою запасную варшавскую явку… Что ж, есть и в этом свой резон».

Запасная явка — сапожная мастерская Яничека на Маршалковской в доме номер пять существовала на тот крайний случай, если Дорну пришлось бы бежать из рейха и скрываться. И на менее крайний — как запасной канал связи.