Михаил Домогацких - Южнее реки Бенхай

— Это что же, допрос, майор? Вы забываетесь. Я вас однажды, помнится, предупреждал. Если вы еще раз попробуете вести со мной разговор подобным образом, я постараюсь принять меры, которые вряд ли будут для вас приятны.

— Ну что ж, господин полковник, я сделал все, чтобы установить с вами деловые отношения, которые в наших общих интересах. Хочу сообщить вам доверительно, что в школе по воспитанию административных кадров в Вангтау разоблачен агент Вьетконга Нгуен ФаМ Ле. Его опознал один из наших оперативных работников. Кстати, он раньше был здесь, на базе.

Юджин Смит величайшим усилием воли сдержал себя, чтобы ничем не выдать свое состояние: значит, его первое подозрение было правильным.

— Электрик, который работал у нас «а станции? — спокойно спросил он.

— Да, вы его ведь знаете?

— Видел, как вижу и сейчас много вьетнамцев. Между прочим, доверие за доверие — я видел его в школе. Теперь я убежден, что видел именно его. У меня было сомнение, и я попросил майора Диня проверить фамилию. Он сказал, что слушателя с фамилией Нгуен Фам Ле в школе нет.

— Майор Динь оказался жертвой этого агента Вьетконга.

— Каким образом?

— Динь — дилетант в нашем деле. После разговора с вами и сообщения нашего человека он решил самостоятельно вести следствие. Его неумелая затея кончилась тем, что едва не погиб сам, а агенту удалось скрыться.

Полковник Смит понял: или за ним продолжается возмутительная слежка, или картина его. поведения в школе в Вангтау составилась после того, как майор Динь упустил агента Вьетконга, и им самим занялась контрразведка Сайгона, а может быть, и отделение ЦРУ. И хотя Смит внутренне чувствовал себя виноватым за то, что не доверил своему первому чувству, обычно никогда его не подводившему, он был возмущен, что Тхао ведет себя так, будто он хозяин положения, а полковник у него на крючке.

— Вот и здесь наблюдается печальная картина, — резко заговорил полковник, — почти каждый ден. ь против базы совершаются диверсионные акты, а ваша служба, майор, хватая людей, которые не имеют к диверсиям отношения, упускает или не находит настоящих вьетконговцев. Генерал крайне недоволен такой работой.

— Мы хватаем, как вы говорите, того, кого надо. Постепенно мы сужаем круг, и думаю, очень скоро наведем порядок, ну хотя бы на базе. Кстати, господин полковник, хочу вас предупредить, чтобы не было потом неожиданностью, в круг наших интересов уже вошли люди, которые пользуются вашим доверием, и я бы советовал вам быть крайне осторожным. Вьетконг беспощаден, а вы часто совершаете продолжительные прогулки в одиночку. И еще одно, господин полковник, чисто служебная просьба: не особенно доверяйте племяннику настоятеля Дьема, да и ему самому.

— А все-таки вам не терпится занести меня в пособники Вьетконга, майор. Опасную игру ведете. Мое терпение может кончиться. Вы просто начинаете мешать моей работе, а это уже повлечет за собой большие неприятности для вас.

— Ну что вы, господин полковник, только мое беспокойство за жизнь старшего офицера армии Соединенных Штатов заставляет меня вести себя таким образом. У меня и в мыслях нет того, о чем вы сейчас сказали. Только забота о наших общих интересах.

Полковник не обнаружил в словах майора ни капли искренности. Больше того, в них звучали ирония и плохо скрытая неприязнь.

Вечером, впервые после возвращения из Сайгона, полковник собрался навестить настоятеля пагоды Пурпурных облаков. Случайно встретившись с генералом, Смит сообщил ему об этом.

— Будьте осторожны, Юджин, сейчас здесь творится черт знает что, кажется, кругом бродят эти проклятые вьеткснговцы, еще подстрелят, — но полковник заверил его, что будет бдителен и не даст себя ухлопать.

Настоятель Дьем, видимо, заметил, как Смит вошел в ворота, и встретил его у входа в жилой придел пагоды.

— Давно, очень давно не появлялись вы у нас, господин полковник, — он повел его в самую лучшую комнату, в которой Юджин бывал и раньше, но теперь комната преобразилась.

Пол комнаты был застлан толстой, скрадывающей звуки джутовой циновкой. По четырем сторонам красиво инкрустированного перламутром столика стояли низкие кресла из старого красного дерева. В их спинки были врезаны квадратные пластины серого мрамора, на которых самой природой были созданы удивительные картины. Стоило немного приглядеться, чтоб увидеть, как на белесом предвечернем небе кучерявятся, бегут темные дождевые облака, а внизу застыли горы, покрытые чернеющим лесом, террасами спускавшимся к широкой реке, стремительными изломами прыгающей по каменным водопадам. На другом кресле словно окутанные густым утренним туманом, а потому несколько расплывчатыми виделись две человеческие фигуры, поднимающиеся в гору. Над ними, пробиваясь сквозь облака, едва виднелся круг блеклого солнца. На третьем кресле низкое вечернее солнце, заглянувшее в проем двери, высветило и окрасило в розовый цвет деревенский пейзаж с тремя квадратами рисовых полей, а чуть в отдалении можно было различить в раннем вечернем сумраке отдельные домики горного селения.

Словно зачарованный смотрел Юджин на эти нерукотворные картины.

— Почему же вы раньше мне не показали эту красоту, преподобный Дьем? — с долей обиды в голосе произнес полковник.

— Красоту создают глаза зрителя, уважаемый господин полковник. А эту красоту, — сказал настоятель, — всего несколько дней назад доставили сюда из дома моего дяди.

— Ему стала не нужна эта прелесть? — спросил Юджин.

— Да, господин полковник. После того как ваш самолет разбомбил его дом, дяде уже ничего стало не нужно, только небольшой кусочек земли на семейном кладбище…

— Простите меня, преподобный, — искренне произнес полковник.

— Вы лично тут ни при чем, — всегда доброе, как требует вера, лицо настоятеля сделалось грустным, заметнее стали на нем морщины.

— Это произошло где-то рядом с базой, преподобный?

— Нет, в соседней провинции. Но что говорить об этом? Судьба человека заранее предопределена небом, и нет смысла искать объяснения случившемуся. Я рад вас видеть, господин полковник. И если вы не побрезгуете нами, мы приглашаем на трапезу поминовения моего дяди, который прожил долгую и безупречную жизнь.

Если небо пожелает, он воплотится в новой жизни в доброго человека. Сейчас все будет готово. Вы не возражаете; если вместе с нами сядут за стол мой племянник и бедный господин Лань, который когда-то учился у моего дяди и был его самым лучшим учеником.

Полковник поблагодарил за приглашение побыть на трапезе поминовения, а что касается того, кто будет за столом, добавил он, то скорее всего другие имеют больше основания возражать против его присутствия, чем он.