Алексей Котенев - Последний перевал

— Он мне и купца уже подыскал.

— Значит, угадал я.

Евлалия помолчала, изучающе поглядела на своего нового начальника, потом с любопытством спросила:

— Товарищ командир, а правда, что теперь позволят всем русским вернуться в Россию?

— Купцам не позволим. Зачем они нам? — твердо ответил Ермаков и спросил: — А много в городе русских?

Евлалия сообщила, что русских здесь «почитай» третья часть города. Живут они особняком, целыми кварталами. У них свой клуб, своя церковь. С китайцами общаются мало и даже не знают их языка. Выслушав переводчицу, Ермаков поднялся с кожаного кресла, сказал:

— Ну что ж, госпожа купчиха Ермакова, пойдемте поглядим, как у нас там идут дела, — и, накинув свой маскхалат, направился к дверям. Евлалия, раскрывая на ходу зонт, поспешила за ним.

На дворе по-прежнему лил дождь, монотонно и однообразно. Все небо было окутано тучами. Глянув на пузырящиеся желтые лужи, Иван печально подумал: «Видно, не скоро бригада получит горючее — зарядил надолго».

У чуринского магазина толпилась длинная очередь. Промокшие до нитки люди кучно стояли вдоль мокрого забора, и казалось, разразись сейчас неистовый ураган, гроза или град, все равно никто не тронется с места. Голод — не тетка. Ермаков в сопровождении Евлалии вошел в магазин и был доволен тем, что все шло как полагается. Чуринские приказчики работали бойко, едва успевая вытирать вспотевшие лбы. Управляющий, видно, не на шутку испугался голодного бунта и хочет поскорее заткнуть людям голодные рты.

Очередь тянулась вдоль всей площади — от магазина до небольшой церквушки, возвышавшейся на пригорке в зелени поникших от дождя берез. Многие китайцы стояли вместе с детьми, видимо, для того чтобы убедительнее было их желание приобрести хоть немного чумизы или гаоляна. Завидев Ермакова, китайцы улыбались и низко кланялись, заставляли кланяться и детей. Ермакова это очень смущало и даже раздражало.

— И что они благодарят меня за свою чумизу? Вот чудаки! Сами ее вырастили — сами и ешьте на здоровье, — пробормотал он себе под нос и, обернувшись к переводчице, сказал: — Успокойте их, скажите, что все получат. Голода мы не допустим.

У церквушки Ермаков вдруг услышал в толпе невнятный ропот, недовольное ворчание. Из-за густых кустов акации донесся хриплый старческий голос:

— Чужим хотят поживиться, рвань окаянная. До керосина добрались. Боком оно выйдет вам, чужое добро.

Ермаков кинулся было на этот хриплый голос, чтобы осадить хранителя чуринских богатств, но Ляля отвлекла его.

— Я потом объясню, — шепнула она и, повернувшись в другую сторону, сказала: — А вот наш клуб. — И показала на приземистый длинный дом, выходивший подслеповатыми окнами на площадь. Ермаков с недоумением посмотрел на свою переводчицу и, пожав плечами, пошел за ней. Русский клуб стоял неподалеку от церкви. Над его крыльцом виднелась тусклая вывеска — «Вечерний звон». Ермаков открыл скрипнувшую дверь и вошел в полутемное помещение.

— Вот здесь мы собираемся по вечерам и тоскуем по России, — сказала Евлалия, опустив голову.

Ермаков оглядел узкий, зал с низким потолком. На стенах висели портреты каких-то старых генералов. Среди них Ермаков узнал только двух — Суворова и Кутузова. Между ними был приклеен портрет Сталина, вырезанный из газеты. Ермаков улыбнулся: «Оперативно работает наглядная агитация! Вместо кого же они его здесь пришпандорили? Наверное, вместо царя Николашки». Сверху были написаны столбиком стихи:

Ляля рассказала, что в этом клубе они поют русские песни, слушают тайком московские радиопередачи, читают русские книги и даже ставят русские пьесы. Она начала было рассказывать, как японцы хотели закрыть их клуб, но Ермаков перебил ее.

— Вы хотели мне объяснить что-то, — напомнил он.

Ляля покраснела, опустила глаза, кажется, хотела уклониться от неприятного для нее разговора. Но куда денешься, если русский командир ждет объяснения?

— Это мой отец там был, — тихо сказала она.

— Отец? Что ему, жалко чуринской чумизы? — засмеялся Ермаков.

— Боится — керосин его растащат.

— О вашем приданом беспокоится?

Евлалии, видно, не хотелось говорить о семейных делах, выворачивать свою душу перед чужим человеком, но желание получить хоть какую-нибудь поддержку или хотя бы сочувствие заставило ее раскрыться.

— Мы живем с ним вдвоем. Любит он меня очень… Вырастил на своих руках. Печется о моем счастье и мучает, как свою рабыню.

На глазах у Ляли показались слезы, и Ермаков пожалел, что начал этот неприятный разговор. Зачем ему вторгаться в чужие купеческие дрязги? Мало у него своих забот? Иван хотел пригласить переводчицу сходить с ним на склад, но она, растревоженная начатым разговором, теперь уж не в силах была остановиться, сама захотела открыть душу, вылить все свое горе. А горе у нее, оказывается, немалое. Она училась в Харбине, подружилась со студентом. Но у отца другие планы: хочет выдать ее замуж за одного богатого купца — сорокалетнего пьяницу и развратника Кирьяна, И выдал бы давно, да поп не хочет венчать: невеста не достигла совершеннолетия. Кирьян с досады кутит день и ночь, не вылезает из притонов и кабаков. А неделю назад подъехал к ее дому в коляске рикши, запряженной тремя девками из публичного дома, упал на крыльцо и начал молить невесту ехать на девках к венцу.

— На девках? — изумился Ермаков. — Да как же они согласились везти его? Лошади они, что ли?

— По тысяче юаней швыряет…

— Да, дела, — покачал головой Ермаков. — Но как же ваш отец соглашается выдать вас за такого разгуляку?

— Боится беды. Кирьян грозится пустить его по миру, если не отдаст меня в жены.

— А как он разорит его? Подожжет лавку?

— Зачем ему поджигать? Есть другие способы, — ответила невесело Евлалия. — Завезет Кирьян в свои магазины керосин да пустит его подешевле — вот и пропал мелкий купчишка. Он уже не раз грозился это сделать, да отец его все отговаривал. «Не губи, — говорит, — ты мою душу грешную. Считай Евлалию своей женой».

Ермаков покачал головой и с печальной улыбкой сказал, глядя на залитое дождем окно:

— Вот чудеса в решете! Ей-богу, не думал, чтобы в двадцатом веке такие безобразия творились!

— Теперь у меня один выход: бежать отсюда. Возьмите меня в Россию. Вы все можете. Никодим Аркадьевич говорит, что вы переодетый генерал. Это правда?

— Глупости говорит ваш Никодим Аркадьевич, — ответил Ермаков. — Но помочь вам надо. Получите советские паспорта — и кройте в Россию вместе со своим студентом!

Вспомнив о неотложных делах, Ермаков направился к выходу. Но тут перед ним распахнулась дверь и в клуб ввалилась большая толпа народа с пышными букетами цветов и какими-то свертками. Это были русские эмигранты. Впереди выступал небольшой толстенький старичок с пышными нафабренными усами и коротенькой бородкой, разделенной на две половины.