Елизавета Паршина - Разведка без мифов

Жара над Мадридом, жара над всей Кастилией. Когда вспоминаешь эти последние четыре месяца, кажется, они прошли очень быстро, а когда вспоминаешь каждый из тех дней — все это длилось бесконечно…

Разведывательные и диверсионные операции под Толедо и Талаверой-де-ла- Рейна закончились в первой половине июля. Несколько дней разведчики объединенных отрядов держали в своих руках железную дорогу, по которой фашисты пыталась перебросить с юга снаряжение и войска на Центральный фронт. Потерь в отрядах не было, раненых двое-трое. Наш отряд вернулся на свою базу в Гвадалахаре.

Лето 1937 года было особенно напряженным. Бои шли на всех фронтах. Особенно примечательной была операция республиканских войск под Брунете, западнее Мадрида. С ней республиканцы связывали большие надежды.

Отряд прибыл в Гвадалахару поздно вечером. Артур связался по телефону с Мадридом. Вести были тревожные. Противник перехватил под Брунете инициативу, и бой вспыхнули с новой силой.

— Я еду туда, — сказал Артур, — а ты останешься с отрядом. Надо срочно провести ночной поиск. Требуется установить, какие части действуют на вашем фронте в районе Гвадалахары. Утром пришел Хосе, и Артур объяснил ему по карте, где следует искать «языка». Придется уточнять это еще на местности. Ну, это потом. Сейчас надо приводить себя в порядок после дороги и проверить оружие. Артур уже собрался в путь.

— Потом людям отдыхать, — крикнул он на прощание, и через минуту его уже не было, только на дороге, что вела в город, повисла легкая дамка пыли.

Эта операция была примечательна только одним — «язык» был взят с согласия обеих сторон. Он, можно сказать, сам на нас наскочил. Он подходил к поселку, когда Хосе преградил ему дорогу и положи руку на плечо. Хлопец не испугался и даже не удивился. Возможно, он в темноте не разглядел, кто перед ним, и принял Хосе за одного из своих товарищей. Когда из темноты выступил Бонилья и ухватил его за правую руку, солдат немного растерялся, завертел годовой, не пытаясь, однако, вырваться. Кругом было тихо, в поселке ни огонька.

— Не бойся, — сказал ему Хосе, — ничего плохого тебе не сделают, зададут несколько вопросов, а потом, может быть, и обратно пойдешь.

— Не! Я не дурак! — энергично запротестовал пленный. — Чтоб я обратно вернулся!..

Итак, с заданием управились. Больше в Гвадалахаре до возвращения Артура мне делать было нечего. Обычно, когда выпадало свободное время, мы отправлялись в Мадрид. Конечно, следует подразумевать, что по-настоящему свободного времени у нас не было никогда. Просто, так назывались те дни, когда мы не были заняты на операциях или подготовкой к ним. В Мадриде мне хотелось узнать, где в настоящий момент находится 11-я Интербригада. Мы состояли там на довольствии, а запасы продуктов подходили у нас к концу. Путь предстоял недолгий, всего каких-нибудь шестьдесят километров, час-полтора езды, если не будет неожиданных препятствий. Мы уже миновали Алкалу де Энарес и, пользуясь прекрасным шоссе, на большой скорости ехали между двумя рядами тенистых тутовых деревьев, мечтая о глотке холодной воды, ибо жара стояла убийственная. Поля кругом выжжены, желтые и унылые. Вдали, почти призрачные в мареве раскаленного воздуха, виднелись вершины Сьерры Гвадаррамы. До самых гор равнина пустынна, только вдоль шоссе медленно брело стадо баранов. Они лениво переступали, низко опустив головы, и пастухи старались держать их в тени деревьев. Не успели мы поравняться с этим стадом, как вдруг совсем неожиданно бараны хлынули на проезжую часть шоссе прямо под колеса машины такой плотной массой, что не могли даже разбежаться, когда первые из них были сбиты с ног. Несколько секунд машина ехала по несчастным животным, колышась, как лодка на волнах. Пока шоферу удалось сбросить скорость и остановиться, на шоссе уже лежало несколько десятков искалеченных животных. Поразительно, что все это произошло в полной тишине. Не знаю почему, но раненые бараны не издали ни звука. Я вышла из машины и села на обочину дороги, стараясь прийти в себя. Меня мучили угрызения совести. Паскуаль, закусив нижнюю губу, обтирал кузов машины. Оба мы были подавлены этой нелепой сценой и молчали. Прошло не менее получаса, пока мы смогли продолжить путь. Каждый по-своему переживал происшедшее. Небо над нами бледно-голубое. Тихо. Только изредка щелкала о крылья машины вскинутая колесами дорожная галька, да рокотал мотор нашей натруженной военными дорогами машины. Мысли снова вернулись к глотку холодной воды, но солнце давно уже высосало из земли весеннюю свежесть и по дороге встречались только высохшие русла ручьев да оскудевшие фонтаны, к которым не приближались даже бабочки.

— Плохая примета, — проговорил Паскуаль и обтер рукавом побуревшие от пыли губы.

Справа вдалеке показалось окруженное зеленью большое здание — дворец Эль Прадо. Совсем недавно мы там осматривали собрание прекрасных средневековых гобеленов. Вход в замок охраняли бойцы, но большая часть коллекции была упрятана в подвалах. Вскоре показалось и огромное краснокирпичное здание цирка. Раньше там проходили корриды, а теперь, говорили, в цирке содержат около пяти тысяч пленных франкистов, больше разместить их было негде. Я никогда не пыталась заглянуть за эти стены, хотя проезжала мимо много раз. После того, что я видела при отступлении из Малаги, где погибло столько людей, жалости к франкистам я не испытывала, но, все равно, на этот цирк смотреть было неприятно.

Мы проехали к зданию штаба обороны Мадрида, который помещался теперь в глубоких подвалах. При входе необходимо сдать личное оружие. Я выполнила это требование, правда, отчасти. Пистолет был у меня не в единственном экземпляре. Отдавая оружие в чужие руки, расстаешься и с уверенностью, что потом оно будет исправно стрелять… На войне, как на войне… В подвалах длинные темные коридоры. Направо и налево высокие, наглухо закрытые двери. Потолки низкие, бетонные, и все какое-то серое. Я открыла дверь в кабинет наших советников и заглянула. Тихо, начальства нет, можно заходить. За рабочим столом тоже никого нет. Я уж подумала, что на фронт уехали все, во ведь должен был остаться дежурный… Оглядевшись внимательнее, я заметила переводчицу Людмилу. Она лежала у дальней стены на чем-то, похожем на носилки, поставленные на простые стулья. Глаза закрыты, лицо темное и какое-то неживое.

— Людмила?!

— Плохо мне что-то, — прошептала она бледными губами.

— Не спала? — Это первое, что приходит в голову, когда видишь, что человеку плохо.

— Не то.

— Встать можешь? Я отведу тебя в отель.

— Не надо. Врача уже вызвали, наверно, сейчас придет. Говорить ей было, видимо, трудно, и я не стала расспрашивать.