Пётр Поплавский - Под кодовым названием Эдельвейс

Офицеры засмеялись:

— Если с таким же, то ложитесь! Мы тоже до Берлина! И вот, чтобы убить время…

— Само собой!

Лейтенант пристроил чемодан, а небольшой саквояж уложил под голову на полке. Вспомнил совет подполковника Калины: «Если в дороге общение с посторонними вам будет докучать, раскройте «Майн кампф». Вокруг вас сразу же образуется «мертвая зона». В быту немцы чуждаются ортодоксальных фанатиков…»

И вот сверху, с блестящей обложки на сотрапезников, начавших пировать, грозно глянул насупленный фюрер. Голоса сразу притихли, а вскоре перешли на шепот…

В Берлин поезд прибыл ранним утром. С вокзала лейтенант вышел на Александерплац, подозвал такси.

— Куда, господин лейтенант? — спросил водитель.

— Туда, куда мне надо, еще рановато, — вздохнул новоприбывший, — Пока что покатайте меня по городу. Не гоните.

— И все же куда желаете в первую очередь?

— Прямо в центр — на Унтер ден Линден.

— Яволь!

Машина тронулась. Что‑то насторожило лейтенанта в водителе. Но что именно?

И он* стал присматриваться к человеку за рулем.

Стар. Морщины, покрывавшие даже шею, правда еще тугую, заштриховали лицо. Весь какой‑то серовато — линялый. Выражение лица — безразличное. И все- таки что‑то было в нем такое, что привлекало настороженное внимание. И тут лейтенанта осенило: акцент!

Водитель не из немцев. Может, фольксдойче, которого война занесла в Берлин? Отпадает: фольксдойче ныне в цене, они пользуются большим спросом среди многочисленных ейнзацкоманд, очень нужны как переводчики на оккупационных «жизненных пространствах», а не за рулем обшарпанного берлинского такси.

— Кто вы родом? — спросил, проверяя свои наблюдения.

Водитель промолчал, явно не желая вступать в беседу. Но немецкому офицеру все же необходимо отвечать. Это закон. Иначе немедленно будет окликнут первый попавшийся патруль.

Старик за рулем сказал уклончиво:

— Моя национальность сейчас непопулярна в рейхе.

— Вы меня еще больше заинтриговали. Отвечайте!

Ответил, нехотя цедя слова сквозь вставные зубы:

— Русский.

— Русский? — искренне удивился лейтенант, — В Берлине, на свободе?

Водитель с едва скрытым презрением успокоил:

— Не волнуйтесь — не красный. От красных я бежал еще в восемнадцатом году, — Он искоса взглянул на пассажира и добавил: — С некоторыми промежуточными остановками драпал от самого Царицына до Берлина. Этот безостановочный бег длился всего лишь год…

— От Царицына? Не слышал о таком городе.

— Так раньше назывался Сталинград.

— О! Сталинград…

— Нас там хорошенько размолотили и потом уже дубасили до конца.

— Кого это «вас»?

— Белую гвардию…

И снова лейтенанту вспомнился фрагмент из многочисленных наставлений Константина Васильевича о Берлине:

«Среди таксистов города до войны было очень много русских из «бывших». Их и сейчас немало, далеко не все эмигранты изменили своей бывшей Родине и потянулись в «поход на Восток». Даже Деникин призывал не поддерживать немцев, извечных, по его словам, врагов русских. Он мотивировал это тем, что если Красная Армия разгромила отборную белую гвардию, то немцев разобьет и подавно. Русские, мол, немцев испо- кон били… Сейчас таксисты из русских начинают даже превышать: число машин уменьшается, немцев гонят на фронт, «унтерменши» служат «господам». Учтите: все они «просеяны» через сито тайной полиции. Ясное дело, не каждый согласился стать тайным агентом, но у всех взято письменное обязательство немедленно сообщать о подозрительных пассажирах и нелояльных разговорах».

Этот вроде бы на агента не похож. Ишь как ловко «завернул» о том, как драпал от Сталинграда до Берлина. Даже время определил — год. Больше не обещает. И не прицепишься к нему: рассказывал о своей судьбе. Его спросили — он ответил. И все! Но осторожность никогда не помешает. Лейтенант сказал поучительно:

— Вермахт свершит то, чего не могла добиться белая гвардия русских!

Между тем машина уже выехала на фешенебельную улицу Унтер ден Линден. Витрины зеркального стекла сияли. А за ними чего только не было! Роскошные торты, белые буханки хлеба, связки баранок, утки и куры в блестящем целлофане, кольца толстенных колбас, куски свежерозового мяса…

— Майн готт! — воскликнул лейтенант, глядя на эту воистину фантастическую роскошь. — Зачем я привез скромный фронтовой паек? Ведь радио ежедневно говорит, что у немцев всего досыта, что рейх всецело обеспечен!

— Вы давно не были в Берлине? — спросил водитель. После своего упоминания о Царицыне он, вопреки мрачному содержанию своих воспоминаний, заметно повеселел.

— С сентября сорок первого. А что?

— Все эти яства изготовлены из папье — маше, — иронично сообщил водитель и тут же начал восторженно расхваливать: — Работа уникальная, можно сказать — ювелирная. Достигнут неслыханный зрительный эффект! Все как настоящее! А какой прекрасный лак! Какие краски! Немецкие химики достигли выдающихся успехов — лак и краски не темнеют.

— Хорошо! — оценил его высоколояльную похвалу пассажир.

Водитель снова помрачнел и замолчал: зачем зря трепать языком, если его эзоповские колкости не доходят до этого немецкого недоумка?

Возле парка Тиргартен новоприбывший рассчитался с таксистом, отсчитав точно до пфеннига, ровно столько, сколько тот назвал. Немец добавляет к оплате только за какую‑нибудь особую услугу. А этот таксист? Даже адреска «веселых девиц» не предложил, не говоря об альбоме с фотографиями своей соблазнительной клиентуры. Одним словом — нахал! Русская свинья…

От Тиргартена можно было добраться в любой район города. Отсюда фронтовик должен был двигаться по маршруту, составленному в Москве. Он воспользовался двумя автобусами, пока миновал Шарлоттенбургшос- се, Берлинерштрассе и Бисмаркдам. Наконец, уже пешком, вышел на узкую безлюдную улицу и остановился перед входом в усадьбу, которая пряталась за могучей, словно крепостной, стеной.

Нажал кнопку электрического звонка.

Глухую калитку в стене, окованную медными бляхами и располосованную вдоль и поперек железными поясами, отворила дебелая, очень представительная молодая женщина.

— Вы к кому?

Оголенные ее руки были по локти розово распарены. Наверное, только что оторвалась от стирки. Мгновенно узнал ее по ориентировочным приметам — служанка Барбара. Обслуживает семью Шееров в утренние часы, до полудня.

— С фронтовым приветом! — бодро произнес лейтенант, любезно улыбаясь.

— Что‑то я вас никогда не видела, — нерешительно произнесла служанка.

— А что вас беспокоит?

— Не знаю, как доложить фрау.