Станислав Ваупшасов - Партизанская хроника

— Если не секрет, скажите, почему вы так долго находились здесь? — поинтересовалась Нина Яковлевна.

— Работать нам предстоит только в воскресенье, а лагерь наш далеко и ходить туда-сюда займет много времени… А что мы делаем, может, когда-нибудь узнаете, — уклончиво ответил Козлов.

— Живите, милые, сколько нужно; правда, мне показался немного странным ваш длительный отдых на чердаке, — призналась Нина Яковлевна.

В пятницу с наступлением темноты партизаны стали прощаться с хозяевами. Нина Яковлевна пожала каждому руку и поцеловала в лоб, а Тамара провела партизан безопасной дорогой к броду, который знали лишь немногие из местных жителей. Здесь партизаны простились с девушкой.

Первым в воду вошел Сидоров, за ним остальные. Перейдя брод, набрали восемь бутылок воды, оделись и потихоньку пошли к дороге. Разыскали свою яму. Козлов проверил знаки: в яму никто не заглядывал. Кое-как устроившись, партизаны стали ждать.

Рассвело. Дежурили двое, остальные лежали. Воду экономили. Под вечер стали дежурить все. Садилось солнце. Лица партизан хмурились: неужели и сегодня Кубе не приедет? Всем мучительно опротивело лежать в яме. Хотелось пить. Бачила взял пустые бутылки, пополз к реке и набрал воды. Козлов ушел на разведку в малинник. Там было много обломанных веток, ягод почти не стало. «Должно быть, немцы больше сюда не придут», — подумал Козлов и перевел своих товарищей в малинник. Грунтович остался на посту, остальные легли отдыхать.

Утром, дрожа от холода, все проснулись. Нельзя было побегать, чтобы согреться. Даже шевелиться можно было лишь очень осторожно.

Опять начался мучительный день ожидания. По шоссе, как обычно, проходили машины, и ни одна не сворачивала на Лошицу.

Пришел вечер. В совхозе заработал мотор, партизаны вмиг взяли в руки гранаты. Между стволами деревьев показался зеленый «опель». Козлов кивком головы приказал партизанам лежать смирно, а сам потихоньку приподнялся на локтях. Машина на тихом ходу приближалась. Козлов увидел, что в машине сидит только шофер, и дал партизанам сигнал пропустить машину. «Опель» проехал мимо партизанской засады.

— Может, нужно было стукнуть? — выпалил Иван Шевченко. Чувствовалось, что от пережитого волнения ему требовалась какая-то разрядка.

— Стоило для такой мелочи так далеко идти, и столько переживать, — сердито сплюнул Грунтович. Неудача злила его.

Козлов повелительным жестом прекратил разговор, и они опять продолжали следить за дорогой.

Стемнело. Опустился туман.

— Не приехал, — каким-то чужим голосом сказал Козлов, сжимая кулаки.

— Ждем еще неделю, — с отчаянием проговорил Грунтович.

— Мы так можем просидеть, пока не примерзнем к земле, — сказал Бачила.

Козлов посмотрел на него и глухо сказал:

— Вероятно, в этот раз нам не суждено привести в исполнение народный приговор. Пойдем в отряд, а потом постараемся вернуться обратно.

Партизаны поднялись и пошли к речке, нашли указанный Тамарой брод, умылись, напились и, перейдя на другую сторону, обошли Малявки.

— Может, завернем попрощаться? — Бачила рукой указал на школу.

— Зачем зря беспокоить женщину, — сердито ответил Павел Грунтович.

Шевченко засмеялся.

— Перестань, Иван, — угрюмо оборвал его Грунтович, и все молча пошли дальше.

Обошли Красную Слободу и подошли к военному городку Красное Урочище. Здесь залегли и прислушались. Идти второй раз мимо часовых Козлов не решался, он уже хотел обойти городок лугами, как вдруг в воздухе послышался шум моторов.

— Самолеты! Наши! — радостно прошептал Сидоров, и в тот же миг партизаны услышали яростный огонь зениток.

В городке была объявлена воздушная тревога. Гитлеровцы прятались в бомбоубежище.

— Пошли, — громко сказал Козлов, и партизаны смело прошли через Красное Урочище.

Под утро группа Козлова прибыла в деревню Большое Сцыклово. Здесь партизаны немного отдохнули и пошли дальше. 2 августа под вечер они прибыли в лагерь.

Партизанскому отряду, даже переросшему в крупное соединение, трудно подолгу оставаться на одном месте. Мы привыкли к тому, что время от времени приходилось уходить с насиженных мест, менять свой лагерь. Но от Минска мы никуда надолго не уходили. Точно невидимая нить — боевая задача удерживала нас вблизи белорусской столицы.

Несмотря на частые перемещения, в Центре наш отряд рассматривали как базу, куда можно забросить новые группы. В Белоруссии такую задачу выполняли не только мы. В районе озера Палик подобной базой была бригада «Дяди Коли» (П. Г. Лопатина), под Гомелем — бригада «Вперед». Хотя новые спецгруппы создавали дополнительные трудности, мы всегда радовались встрече с ними. И не только потому, что они выполняли важные и нужные задания. Нам просто по-человечески хотелось увидеть людей с Большой земли, пожать руку однополчанам, узнать, как поживает Москва и наши товарищи из бригады особого назначения НКВД СССР.

Бывало и так, перед отлетом командование пошлет кого-нибудь проведать наши семьи и тот привезет привет от родных, расскажет, как выглядят жена, дети…

Первой прилетела к нам группа майора Ивана Ивановича Домбровского, в которой насчитывалось двадцать человек. С Иваном Ивановичем я был знаком с 1930 года. Мы вместе тогда работали в Минске. Командир партизанского отряда имени газеты «Правда» П. И. Иваненко («Лихой») попросил меня, чтобы группа Домбровского разместилась у него в Червенском районе, и вновь прибывшие передислоцировались туда из нашего лагеря. Они, как и большинство чекистско-войсковых отрядов, вели диверсионно-разведывательную работу. В 1943 году около деревни Клинок в бою с карателями майор Домбровский погиб. По указанию Центра его группа, выросшая до сорока человек, перешла в наш отряд.

Летом 1943 года предложили принять «известного мне Саркисова». «Кто такой?» — думал я, перебирая в памяти всех знакомых армян.

Нет, человека с такой фамилией я не знал.

Саркисовым оказался Леон Андреевич Агабеков. Я чуть было не назвал его по настоящей фамилии, но вовремя спохватился: раз он Саркисов, значит незачем именовать его иначе. Нужно сказать, что бойцы его отряда узнали настоящую фамилию своего командира только после войны.

Леон Андреевич мне очень нравился. Внешне спокойный, даже медлительный, с тихим голосом и едва заметным акцентом, он преображался в бою и в работе: движения становились быстрыми и энергичными, голос крепчал, в нем звучали твердые и решительные нотки.

Со времен гражданской войны ведется спор, каким должен быть чекист. Одни утверждают, что ему следует всегда быть суровым и жестким, лишенным жалости и сочувствия к людям. Иначе, говорили они, он раскиснет и не сможет быть беспощадным к врагам. Агабеков был прямой противоположностью такого «идеала». Его отличала исключительная человечность. Суровость и строгость не противоречили этой человечности, а вытекали из нее.