Владимир Шатов - Сталинград

- Ешьте, вам ещё рожать.

Скоро к ним добавилась новая девушка, Варя из Запорожья. Судьба вначале занесла её в трудовой лагерь в Люксембурге, потом вместе с группой местных девушек Варю направили сюда.

- В лагере мне пришлось жить очень трудно, кормили плохо. – Вечером она рассказывала подружкам, как жила прежде. - Давали нам один литр баланды в обед и литр на ужин.

- Как можно выжить с такой едой?

- Привыкли. Работали мы по 12 часов в день. Голод заставил меня украсть у хозяина брюкву… Полицай поймал меня, и мне присудили двадцать пять плёток. Меня уложили на скамейку, привязали руки и ноги ремнём и били до потери сознания. Тогда они меня бросили в бассейн с водой и ушли, видно подумали, что я умерла, а я живая осталась.

- Вот ужас!

Девчата замолчали, радуясь в душе, что подобное не случилось с ними. Люксембургские девушки Мария, Жанна, Джерми и «остовки» Сашка с Варей были основной «ударной силой» по кормежке спешивших в столовую на обед гражданских рабочих.

- Подавайте скорее! – подгоняли они друг друга.

Раздавали супы и второе Мария и землячки, они могли общаться на своём языке. Ну, а на подхвате были русские девчата, чуть что, они тут как тут.

- Сашка, тащи тарелки!

На второе работягам подавали на тарелках алюминиевых, разделённых на три отделения, картошку с соусом, красную тушёную капусту, и яблочное пюре.

- Так жить можно. – Удивилась Варя и присвистнула: – У нас мужиков так не кормят.

Мария была страсть, какой заводной. Говорит-показывает Татьяне, давай мол, кто быстрее стулья перевернёт сиденьями поверх столов. Наперегонки делают, хохочут. Потом вдвоем по просторной столовой танцуют, как могут…

- Лишь бы комендант не заприметил.

- Заимел дурацкую привычку появляться в любом месте, как чёрт из табакерки.

Где-то Мария раздобыла велосипед, и после дел они с Жанной катались по лагерю, пока Санька не зарулила в колючую проволоку ограждения…

- Все ноги себе оцарапала.

Повезли они как-то на завод рабочим суп в больших термосах. Подошедший мужчина что-то спросил у Саши. Ну, она и ответила ему на их языке, как её научила Мария. Конечно, сама она не знала, что ему ответила. Люксембуржец удивлённо заморгал глазами и сказал:

- Никс гут!

Тут до Саши дошло, что она что-то сморозила. А мужчина помахал Марии рукой и как бы укорил её. Она рассмеялась в ответ:

- Ха-ха-ха!

Во время одной из таких поездок, люксембуржец на заводе сфотографировал девушек и потом передал фото. Мария даже водила подружку в парикмахерскую, где Саше сделали кудри.

- Красота! – восхитилась результатом заказчица.

Платила за Шелехову всегда Мария. А Варя-подружка, та была с косой и кудри ей были не к чему.

- Ведь все девчата люксембургские с навитыми кудрями.

- Они ходят ухоженные, чистые, одетые хорошо, туфли на каблуках. – Призналась Варя и поправила причёску. - Мне не хочется от них отставать.

В бараке Сашке, как и всем, выдавали на день булку с сахарином. Да и Гербак колбаской их при случае угощал. Вот она ту булку с колбасой и носила переводчице Вале, чтобы та одежку получше ей давала.

- Зато зимой пальто хорошее будет…

Через месяц пребывания в столовой Варя отъелась и тоже стала так делать.

- Я дома так не ходила, как за этой колючей проволокой, - недоумевала она. - Хорошо одетая, обувь на каблуках.

- Видно в Люксембурге у тебя так не было?

- Вообще добрые были люди, эти люксембуржцы, - ответила Варя на вопрос подруги. - Они даже давали нам в лагере концерты. Приезжали музыканты, человек десять с аккордеоном и ещё чем-то. Разве я тогда это где видела… Давали лагерным представление они на сцене в столовой нашей. Водили нас в театр. Это было недалеко, днём шли колонной, безо всякой охраны. Здание большое, сцена тоже. На окнах роскошные портьеры. Сидели на стульях. Там выступали наши русские артисты, акробаты…

- Ишь ты!

- У них своя музыка. Это было так интересно. Где бы мы, глупомордые, в своих степях это увидели...

- Это точно!

Несложную работу по столовой они знали и делали хорошо. Посуду мыли дочиста, благо воды тёплой и порошка не жалели. Столы длинные обеденные и стулья промывали каждый день.

- Полы кафельные аж блестят, как первый ледок на речке.

Нигде ни соринки, ни пылинки, хотя завод в округе круглые сутки дымил - «кушпылил» мелкой пылью. На кухне был газ в баллонах, грелась вода, и поэтому силёнок своих девчата не жалели.

- Лишь бы не отправили в концлагерь…

… Однажды в столовой советский военнопленный мыл в чану свою посуду, и спросил у Саши с Варей.

- Девчата, а вы отколь будите?

Не успели они и рта раскрыть, как внезапно открывается дверь и появился недовольный комендант лагеря Мопи. Его перевели сюда недавно, он важно носил жёлтую эсэсовскую форму. Плотный немец, уже пожилой, с приметными, ухоженными усами на лице. Он ходил в высокой фуражке на голове, на руке повязка с черной свастикой.

- Schweigen! Молчать.

Высокий, рослый дядя смазал Александре ладонью по лицу. Он проходил рядом и случайно услышал русскую речь. Любые контакты военнопленных с гражданскими строго воспрещались! О чём всё время напоминалось, и это нарушение строго наказывалось.

- Мы даже не говорили. - Саша опешила и залилась краской.

Она стояла в растерянности и тихо плакала. Военнопленный собрал свои миски-поварёшки и исчез. Вокруг все притихли.

- Нельзя, - грозно произнёс Мопи. – За нарушение будешь наказана. Месяц работы на заводе… Понятно?

- Ясно.

Сашу отвели на завод в столярный цех убирать стружки-опилки, там работали одни мужчины, и среди них выделялся один мальчик, лет семнадцати.

- Какой красивый!

Звали его Никита, он был родом из Киева. Саша отвыкла от внимания парней и поэтому стремилась проводить с симпатичным молодым человеком всё время. Девушка забыла об осторожности и он, наверное, тоже. Они часто стояли вместе, шутили и смеялись, а у Саньки хохот был звонкий, красивый.

- Arbeiten! Работать.

Мастером служил старик-немец, длинный, худой и рыжий. Однажды он подошёл к ним, размахнулся, и ударил парня.

- Смеяться будете в другом месте.

Так в наказание за первую влюблённость Александра попала в настоящий концлагерь.

Хорошо летом на Дону! Весело зеленеют поля, среди ярких садов скрываются уцелевшие хутора, кое-где в небо вонзаются колокольни полуразрушенных церквей. Много солнца и воздуха. Приволье… А небо синее-синее!

- На душе хорошо, и войны будто нет. – Подумал Иоганн Майер.

Моторизованная воинская часть, в которой он служил, всегда попадала в самую гущу сражений. Только солдаты немного пришли в себя от самого жестокого из известных им до сих пор боёв, батальон вновь направили на новый участок, где ситуация чрезвычайно накалилась.