Владимир Шатов - Возвращение

- Гады, убили!

Не выпуская из рук винтовки, он упал нам под ноги с раскроенным пополам черепом.

- Кровь разлилась по всему полу! – деловито сказал Костровский и крикнул: - Вестовой, тащи песок…

Вместо посыльного в землянку забежал командир роты басмачей Шатурный. Он мельком взглянул на убитого и огорчённо произнёс:

- Мои бандиты не хотят стрелять!

- Пойдём, - велел ему Калмыков, - научим их воевать.

Пригнувшись, они побежали по мелкому ходу сообщения

- Товарищи «бельмей»! – обратился Калмыков к роте. - Ставим вам на пятерых по ящику патронов - это под триста штук. И чтобы к утру в них не было ни одного не выстрелянного патрона. Если у кого останется, того лично буду расстреливать!.. Бельмей?

Закивали головами. Дружные залпы из трофейных винтовок стали доноситься от передовой.

- Басмачи воюют, всё исполнили. – Доложил Шатурный через час.

- А ты говоришь, что не понимают!

Уперев приклад в землю, между ног, они палили в тёмный свет, как в копейку... А немцы молчат - не поймут, что за стрельба залповая гремит. И пули-то немецкие, и трассирующие, и разрывные, но к ним не летят.

- Может, - подумали они, - русские с ума сошли…

Двое хитроумных басмачей-штрафников утром совершили самострелы: с расстояния в несколько метров выстрелили себе в ладони из немецких винтовок.

- Такое карается расстрелом… - решил безжалостный комбат.

В узкой впадине-овраге Калмыков поставил на исполнение приговора пятерых автоматчиков-одесситов. Залп - одного расстреляли. Поставили второго, здорового мужчину. Залп - и мимо! Ещё залп - и тоже мимо!

- В царское время, - сказал один из одесситов, - при казнях, если оборвалась веревка или пуля не сразила приговоренного, его оставляли в живых.

- Тогда расстреляют нас…

На следующий день Калмыков с утра мотался по ротам на лыжах. К вечеру крепления на лыжах заледенели, а ножа нет. Он достал револьвер, перестрелил верёвки и бегом к своим пулемётчикам греться. Вдруг посыльный.

- Калмыков, к командиру дивизии!

Пришлось опять обуться во всё ледяное. Пришёл, доложил о прибытии. За столом сидели Вольский, начальник особого отдела Токарев и комиссар полка Крупник. Особист почему-то с первой встречи возненавидел его.

- Ну-ка, разувайся! – грубо приказал Токарев.

- Зачем?

- Поступила информация, что ты умышленно нанёс себе увечья.

- Для чего?

- Воевать надоело…

Майор дёрнулся что-то сказать, но сдержался. Он молча снял подбитый кожей валенок.

- Покажи ногу, вторую. – Токарев внимательно осмотрел голые ступни. – Ничего…

- Я же говорил, что он не «самострел». – Обрадовался Вольский и налил полную кружку: – Давай комбат выпьем!

Когда офицеры выпили разбавленного спирта, «особист» мрачно сказал Калмыкову:

- Украинцев ставь впереди огневых точек… Рядом, по возможности, сибиряков и позади дзота - комсомольца или коммуниста!

- А смысл?

- Чтобы не сбежал к немцам украинец, тот, у которого семья в оккупации. То же относится и к тем из местных, у кого семья осталась «на той стороне».

- У меня не сбегают!

- А как же Ведерников.

Комбат слегка изменился в лице. Этот штрафник давно сидел у него в печёнках. Николай Герасимюк, начсанвзвода, доложил ему, что один солдат пьёт по целому стакану соляного раствора и стоит на часах в окопе без движения, отчего у него опухают ноги.

- Кто «опухнет», того под трибунал за дезертирство! - Герасимюк, это зло пресёк, предупреждая в ротах.

Калмыков вспомнил подробности о Ведерникове и быстро ответил:

- Этот «сачок» шёл на всё, чтобы избежать передовой. Он начал опиваться солью, но был разоблачён.

- А ты куда смотрел?

- Вёл разъяснительную работу, а этот сектант-евангелист из местных жителей решил дезертировать.

- Верни его как хочешь.

Майор мрачно кивнул головой и вышел.

- Где я его искать буду? – мучился он.

Оказалось ему, уже помог счастливый случай. В мглистую ночь, находясь в первых дзотах на посту, Ведерников ушёл в сторону противника. Здесь «нейтралка» шла зигзагом и как бы натыкалась на проволочные заграждения соседа справа. Дезертир сбился со своего направления и, подойдя к заграждениям соседа, крикнул:

- Сталин - капут!.. Плен! Плен!

Красноармейцы сразу не сообразили: сумасшедший «фриц» или кто ещё?

- Может, обезумел и вместо Гитлер кричит Сталин? – гадали они.

Когда дезертира завели в блиндаж комбата Филатова, то тут же и разоблачили. Потом привели Ведерникова в батальон. Вскоре был вынесен приговор трибунала: « За дезертирство расстрелять!»

В лог, где был когда-то КП батальона, созвали всех местных, по нескольку красноармейцев из рот, чтобы никому не было повадно. Командовал чекист Токарев.

- Готовься! – крикнул он бодрым голосом.

Вывели Ведерникова, десять стрелков после прочтения приговора собрались дать залп.

- Я не могу держать оружие в руках… вы понимаете, мне нельзя! – Скороговоркой умолял он палачей. - Бог вас накажет!

- Нам твой бог не указ! – засмеялся Калмыков.

Ведерников успел перекреститься, но вдруг начался артиллерийский обстрел. Все рванули бегом в лог, а приговорённый упал на месте. Калмыков под обстрелом хотел вернулся к Ведерникову.

- Может, притворяется и собрался снова смыться. – Беспокоился комбат.

Хорошо, что вовремя заметил, как вокруг головы смертника расплывалось кровавое пятно. Артобстрел прекратился, врач констатировал смерть.

- Осколок снаряда вошёл в мозг…

- Не помог Ведерникову его боженька! – с облегчением сказал майор и пошёл успокаивать нервничавших азиатов.

Через неделю миномётной миной ему оторвало обе ноги и густо изрешетило осколками верхнюю часть туловища.

После заключительного боя у полустанка Капище рядового Сергея Косикова вывезли ночью на крестьянской подводе, а затем переложили в фанерный кузов грузовика, где были устроены двойные дощатые нары для перевозки раненых.

- Считай парень, повезло крепко! – сказал измазанный кровью санитар.

- С чего бы?

- Утром в настоящем госпитале будешь, а то некоторые помирают, сутками ожидая отправки…

Вместо матрасов на досках лежала солома и кровавые тряпки. Машина оказалась сильно перегруженной: раненых было много.

- Дождь что ли идёт?

Сергей лежал на нижних нарах и, приходя в себя от толчков на ухабах, ощущал какой-то странный дождь, капавший на него сверху. При разгрузке в госпитале санитары ахнули:

- Ты же весь в крови!

- Это кровь не моя…

Соседа сверху, с оторванной по локоть рукой, плохо перевязали, и он умер от потери крови. В госпитале Косиков быстро поправился и от царапины на руке и от дизентерии, которую, очевидно, подхватил, напившись из воронки. По мере выздоровления он всё больше мрачнел.