Мария Костоглодова - Это было только вчера...

Ночью Дине снилась Корягина дочь — лохматая, в широких до колен штанах. Затемно поднявшись, Дина неслышно выскользнула из комнаты, помчалась в больницу. Алексевна пришла в себя, Дине разрешили ненадолго пройти к ней. Затравленно-обиженные глянули на нее глаза. Дина чуть не заревела. Она принялась нашептывать больной приветы от соседей, от тех, кто ей путевого «здравствуйте» вовек не сказал, бодрым тоном выспрашивала, чего вкусненького ей принести. Алексевна молчала. Неожиданно пожаловалась:

— Ить я разговаривала с нею вежливо, на прислащенном голосе. Зачем она меня так?

«Бредит!» — подумала Дина. Вслух она произнесла:

— С кем, Алексевна, разговаривали?

— С секретаршей. Такая девчоночка молоденькая. Могла б уважить. А она в крик: «Убирайся! Председатель пьяниц не принимает». Кабы б я пьяная была, не обидно. Так росинки маковой во рту не держала. Ить сама себе я спротивилась. Работы хотела попросить я, Динка. Работы. А она на меня: «Убирайся!»

Нет, это не бред.

— Выздоравливайте. Найдем вам работу.

— Не! Укатали сивку крутые горки.

Своими присказками Алексевна напоминала бабушку.

— Не выдумывайте, — запротестовала Дина. — Врач сказал, вы скоро подниметесь. У вас ничего страшного.

Она не видела врача, презирала вранье, но сейчас обман ей казался необходимым.

Алексевна вздохнула:

— Тебя ить доброта твоя, Динка, растопит. Ты глуши свою доброту, как сорняк. Доброму худо живется, я знаю. О-ох, головушка!

Дина положила руку на горячий лоб Алексевны и сидела так до тех пор, пока сестра не напомнила ей, что пора уходить.

— Той не человек, кто пуда три грязи не съел, — сказала на прощание Алексевна, открывая глаза. — Я, дочка, съела все тридцать три пуда. Помру, ить вспомнить не за что.

Дина в то утро не села за уроки. Она развела мел, насобирала тряпок, натаскала воды и принялась наводить порядок в Корягиной каморке. К вечеру с помощью бабушки она управилась. Пришла Лялька:

— Здорова?

В классе знали: если Дина не пришла — значит, заболела.

Дина пересказала Ляльке жизнь Коряги, посетовала:

— Все видели: плохо живет женщина, а кому до нее дело? Если она поправится, давай, Лялька, возьмем над нею… ну, шефство, что ли? — Дина терпеть не могла пышных слов. Она о них спотыкалась, как о булыжники.

Лялька согласилась взять над Алексевной шефство. Лялька согласилась пойти с Диной завтра в больницу. Лялька согласилась бы полететь на Луну, попроси ее Дина об этом.

— Ты что… какая-то?..

— Хорошо мне, Динка. — Лялька придвинулась к Дине, уперлась плечом в ее плечо. — Я с Мишкой Бугаевым занималась.

— И что? — не поняла Дина.

— А то. Он мне нравится.

Дина отскочила от нее, как от раскаленной печки.

— Совсем дурочка? Он же… — Она не нашла слов. За нее договорила Лялька.

— Оклохома, да? — Она рассмеялась: — Пойми. С ним никто за всю жизнь не дружил как следует. Вот он и замкнулся.

Дина смотрела на Ляльку, не понимая.

— Как же Шурка?

Угольки в Лялькиных глазищах ярко вспыхнули.

— Что — Шурка? Я ему обещала «любовь до гроба», «верность до седых волос»? Мы были друзьями и останемся друзьями.

— Но ты же с ним целовалась.

— Подумаешь! — Лялька очень по-взрослому произнесла это «подумаешь!». — Поцеловалась один раз на новогоднем вечере.

— Но вы везде вместе ходили, все знают, что вы дружите.

— «Все, все»! — брезгливо опустив губы, воскликнула Лялька. — Своим умом живи. Своим сердцем.

В комнату вошел Борька. Лялька подняла руку:

— Привет, молчальник!

Борька собрал в гармошку нос, сухо ответил:

— Привет, Леля.

Борька воистину становился молчальником. Бабушка о нем говорила: «Слово из него вытащить — кусок льда летом достать». Он еще больше вытянулся, отрастил чуприну, рубашки носил только темные. В те редкие часы, когда он высказывался, он рождал такие перлы: «Из двух умнее тот, кто младший», «Человек, у которого все падает из рук, — несовершенный. Он не координирует своих движений. У него неразвитая кора». А недавно он такое выложил при бабушке: «Старость — самое печальное, чем располагает человечество». Бабушка согласилась: «Да, самое трудное — догонять поезд, отдавать долги и кормить престарелых родителей». До Борьки дошло, что он обидел бабушку, он оправдался: «Старость старости рознь. Не тот стар, кому шестьдесят, а кто скис в тридцать. Ты у нас, ба, никогда не состаришься».

Борька летом ходил во всем теплом, зимой — в легком. Закалялся!

— Слушай, Долгов, — не отставала от него Лариса. — Когда надумаешь жениться, будь другом, пригласи на свадьбу. До смерти интересно поглядеть на ту разнесчастную, что за тебя пойдет. Ты ей в любви как объяснишься: азбукой глухонемых или Морзе?

Борька, на удивление, не отмолчался:

— Знаками Зодиака.

— О, как интересно. Долгов, поучи меня.

— Тупая. Не постигнешь.

Таким разговорчивым Борька становился, если ему что-нибудь было нужно. Так и есть.

— Копеек тридцать не подбросишь? — попросил он.

— Зачем?

— Надо.

— У «надо» — два конца. Для чего деньги?

— Долгов, ответь: «На папиросы». — Лариса стояла перед Борькой, заложив руки за спину. Борька отстранил ее рукой, обозленно сказал Дине:

— Попросишь теперь у меня что.

И хлопнул дверью.

Дина крикнула ему вдогонку:

— Вернись!

Борька не вернулся.

— Братец у тебя! — хмыкнула Лялька.

Неожиданно Дина взорвалась:

— Брат как брат! Бывают хуже.

Лялька возмутилась:

— Ты почему кричишь? И тоже хлопнула дверью.

Дина сплюнула. Что за день сегодня!

Алексевна медленно поправлялась. Дина через день навещала ее, приносила то булок, то варенья.

— Куда мне столько? Ить не на курортах я, — слабо сопротивлялась Коряга. В одно из Дининых посещений она заговорщически сообщила: — Завтра выписывают.

— Я приду за вами, — сказала Дина.

— Далась я тебе. Сама дойду. Не малолеток.

— Перестаньте. — Дина поправила сползшее одеяло, сказала, не глядя на Корягу: — Пить придется бросить. Врач предупредил: не одумаетесь — конец вам. — На этот раз она говорила правду: она разговаривала с врачом. — Короче, пить я вам больше не позволю.

Алексевна тяжко вздохнула. Оттого ли она вздохнула, что не поверила в возможность такого счастья: кто-то не позволит ей пить; оттого ли, что испугалась мрачных слов: «Конец вам»… Дина поспешила ее утешить:

— На работу пойдете — к водке не потянет.

Алексевна всполошилась:

— Можа, и ты, как та тигра, думаешь: спьяну я тогда? Мне с утра занеможилось. Сердце ток-ток. Иду, качаюсь. Да ка-ак со всех четырех грохнусь!

Поверив Дининым завереньям, что та о ней плохо не думает, старуха успокоилась.

Возвращаясь домой, Дина заглянула к Ивановым. Андрей Хрисанфович писал, Юлия Андреевна рылась в книгах. Динин рассказ об Алексевне они выслушали со вниманием.