Феликс Миронер - Ладога, Ладога...

— Распишись, десять туш, — протянул кладовщик бумагу.

— А по весу? — забеспокоился шофер.

— Пока взвешивать будем, — ответили ему, — война кончится. Десять получил, десять и сдашь.

— А если дорогой похудеют? — пошутил помогавший на погрузке Барочкин, но на него посмотрели суровые и усталые глаза, и он тоже посерьезнел. — Доверяете, значит? Ну правильно.

В эту минуту один мешок с мукой зацепился за гвоздь, торчащий из досок кузова, разорвался, и на доски посыпалась белая мука. Молча смотрели на нее шоферы. Глотали слюну. Потом Бобылев протянул руку, набрал на палец муки и попробовал. Вслед за ним еще один шофер, потом Сапожников, Барочкин. Они глотали муку, мешавшуюся со снегом, и не могли оторваться.

— Честь роты позорите?! Убью!.. — уже бежал к ним багровеющий Чумаков.

Они беспомощно оглянулись — носы и щеки в муке.

— Подождите! — остановил его подошедший сбоку среднего роста человек в мягком овчинном полушубке. Голос его был негромок, лицо неброско, просто и прочно, как у кадрового рабочего. — Мешок ведь случайно порвался. А люди от голода шатаются, да и сами вы… — посмотрел он в ввалившиеся глаза Чумакова. — А вам сейчас обратно ехать… Зашейте мешок. — И повернулся к перемазанным в муке водителям: — Вы первые одолели Ладогу и вам по праву причитается добрый обед. Идите все в столовую комсостава, — кивнул он на досчатое строение, — вам там накроют. — И неспешным шагом пошел вперед.

— Это кто такой? — тихо спросил у бойца охраны Сапожников.

— Это комиссар дороги.

— Товарищ комиссар, а что если к машинам на буксир сани подцепить? Тут по деревням можно раздобыть.

— Сани?

— Ведь полупустые пойдем. А так каждый еще полтонны потащит.

В сумерках колонна двинулась в обратный путь. За каждой машиной на тросе тянулись груженные мешками сани. И снова на подножке передней машины коченел Чумаков, напряженно вглядываясь во тьму. Водители изредка на мгновенье зажигали фары, освещая озеро, и эти короткие вспышки, точно сигналы азбуки Морзе, бежали на запад, сказочно отражаясь на льду.

Перед рассветом через оконце штабной избы их увидел генерал, так и не заснувший за эту ночь. Тронул за плечо дремавшего рядом на стуле молодого солдата-шофера.

— Заводи мотор, в Ленинград поедем.

— Ленинград вызывает Ладогу… Первый вызывает ВАД-один!

Ниточка прямого провода спускалась с ладожского берега на лед. На Ладоге гулял злой ветер со снегом. Ледовая трасса была уже обжита, но ее бивуачный, фронтовой пульс бился тяжело. С трудом ползли навстречу шквальному ветру машины. Заметенные снегом, едва не сбиваемые ветром, указывали путь регулировщики.

— Первый вызывает ВАД-один!

Дальше, вдоль ниточки связи, машины стояли, свист ветра мешался с их тревожными гудками — был большой затор, а еще дальше телефонный провод неожиданно нырнул в воду — в перерезавшую дорогу трещину. Здесь слышался угрожающий треск и грохот. Трещина на глазах ширилась. Корежился, ломался лед. Целый участок дороги с дорожными указателями, палаткой ремонтников, автомобилями оторвался от ледяного пола, и его стало постепенно относить ветром все дальше и дальше. Метались с криками люди, кто-то прыгал через расходящуюся трещину, гудели машины.

— Первый вызыва… — провод связи оборвался, голос захлебнулся.

Но оборванный конец уже подхватили связисты, оставшиеся на прочном льду, срастили. И вот трубку полевого телефона взял подбежавший в распахнутом полушубке облепленный снегом человек.

— ВАД-один слушает!

— Кто па проводе?

— Комиссар дороги!

— Почему так долго не отвечали?! Что там у вас на трассе?!

— Нет трассы, товарищ член Военного Совета, — отряхивая снег, залепляющий глаза, отвечал комиссар.

— Как нет?!

— Ветер ломает лед и угоняет к северу. Сорвал центральный участок дороги — около километра.

Примой провод молчал, и был слышен лишь вой ветра, треск льда да тревожные крики людей. Потом снова заговорил:

— Прокладывайте новую нитку — южнее!

— Прокладываем! — Комиссар оглянулся.

В стороне от полыньи работали дорожники: ставили новые знаки, расчищали новый путь.

— Когда возобновите движение?

— К ночи. Ветер меняется, и должно подморозить.

— А где генерал?

— За Ладогой в Ереминой Горе.

— Давайте соединение!

— Сейчас восстановим связь!

Связисты тянули катушку по льду. Ниточка провода ползла дальше за Ладогу, петляла по лесной глухомани, где по узкой просеке, натужно воя моторами, пробирались на запад, к Ленинграду, груженые машины.

…Генерал, весь облепленный грязью, вошел в избу лесной деревеньки, взял телефонную трубку:

— Еремина Гора на проводе!

— Генерал, за неделю вы дали Ленинграду всего восемьсот тонн муки — это меньше двухдневного пайка! А остальные пять дней чем кормить город?! Сегодня идем на крайнюю меру — будем выдавать по карточкам сухари из неприкосновенного запаса войск и флота! Вы понимаете это?!

— Понимаю. Бомбят нас крепко, обстреливают. И никак не устоятся морозы. Сегодня…

— Знаем! Вы па погоду не ссылайтесь — не с бога спрашиваем, а с вас! Что вы там делаете в Ереминой Горе?!

— Мостим гати. Болота засасывают настил. Около четырехсот машин застряло в болотах за Ладогой.

Машины с мукой, пробирающиеся лесной дорогой, вязли в припорошенных снегом болотах. Шоферы толкали их, сами увязая чуть ли не по пояс. Машины выкарабкивались и снова вязли.

— Так вытаскивайте их хоть на плечах… Если в ближайшие дни не увеличите подвоз, город окажется в безвыходном положении! Вы обязаны каждый день давать Ленинграду хотя бы голодную норму! Говорите, что вам для этого нужно?!

— Тихвин вернуть нужно, — после молчания ответил генерал. — Сократить плечо подвоза.

И комиссар, слушавший этот разговор на льду Ладоги в треске ломающегося льда рядом с яростной работой дорожников, восстанавливающих трассу, одобряюще кивнул головой.

— Ладно. Это мы понимаем. А вас просим напрячь все силы, мобилизовать все ресурсы, забыть про отдых и сон…

— Мы уже забыли…

Машины, груженные мешками с мукой, сползли с восточного берега на ладожский лед. Зажгли фары. И призрачно заметались, закружились в их свете вихри снега. Быстро темнело. Пурга кидала снег прямо в стекла кабин, залепляла их, «дворники» не успевали расчищать.

Петя Сапожников ехал в конце колонны. Идущая впереди машина еле видна была за тучами снега. То и дело Петя высовывался, жмуря глаза от бешеного снега, протирал стекло рукавицей. Клонило ко сну. Петя сопротивлялся, встряхивал головой. Чтобы взбодрить себя, начал петь песни, пытаясь перекричать пургу.

Но пурга своим воем точно убаюкивала. Петя, не выпуская руля, задремал. Иногда, разлепляя веки, взглядывал вперед, видел перед собой привычные полузанесенные снегом колеи, и веки снова опускались. И не заметил, как по наезженным колеям свернул с основной дороги на старую, уходящую вбок, сбив крылом своего грузовика щит с предупреждающей надписью: «ВНИМАНИЕ! ТРЕЩИНЫ! ОБЪЕЗД!».