Николай Анов - Гибель Светлейшего

Комиссар полка, узнав, что к нему явились ветеринар и главный врач катюшинского отряда, сказал:

— Придется вас арестовать! Вами займется особый отдел. Это его святое дело. А я даже времени терять не буду.

— Но они нас спасли от смерти! — закричал Олег и стал впереди Потемкина и Пряхина.

— Кого это «нас»?

— Фиру Давыдовну Рубинчик, ее дочь и меня. Во время погрома.

— Особый отдел во всем разберется.

Узнав о таком решении, Олег выскочил на улицу и помчался во весь дух домой. Фира Давыдовна, выслушав юношу, натянула панамку на голову и отправилась на выручку. Она считала долгом своей совести защитить людей, спасших ей жизнь. Пребывание Потемкина и коневода в отряде Катюши не смущало Фиру Давыдовну. Ведь каждая новая власть объявляла мобилизацию врачей и ветеринаров, без которых не могла обойтись ни одна армия. Другое дело, если бы они пошли служить к Катюше добровольно. Но этого не было. Фира Давыдовна видела, с какой ненавистью Потемкин и Евстафий Павлович говорили о «республике». Она поверила в их честность.

— Я жена командарма Подобеда, — сказала Фира Давыдовна начальнику особого отдела. — Николай Николаевич Потемкин и Евстафий Павлович Пряхин наши люди, насильно мобилизованные Катюшей. Они спасли жизнь мне и моей дочери. Я прошу вас немедленно освободить их под мое поручительство. Посмотрите мои документы и письма моего мужа, товарища Подобеда.

— Насчет Потемкина не знаю, — сказал начальник особого отдела, — но коневод Эрании не вызывает у меня никакого сомнения. Во всяком случае вашу просьбу я удовлетворю, поскольку они не по своей охоте попали к Катюше. Их сейчас освободят, а вы напишите поручительство.

И действительно, Евстафий Павлович и Потемкин вышли на свободу. С них взяли подписку о невыезде из Святополя.

Николай Николаевич отправился с Олегом к Фире Давыдовне, а Евстафий Павлович решил нанести вторичный визит комиссару полка. Теперь нужно было вплотную заняться Забирой и Светлейшим.

Но комиссар, перегруженный полковыми делами, не пожелал сразу принять Евстафия Павловича. Коневод, просидевший часа полтора в приемной, наконец потерял терпение и чуть не силой ворвался в кабинет.

— Вам что, некогда? — с нарочитой грубостью спросил комиссар.

— Да, представьте, некогда, — ответил Евстафий Павлович. — У меня дело государственной важности, совершенно не терпящее отлагательства. Я не прошу, а требую, чтобы вы меня немедленно выслушали.

Коневод говорил повелительным тоном, и комиссар сдался.

— Говорите, только короче. Я занят.

— Я коневод Эрании, — сказал Евстафий Павлович. — Двадцать пять лет я работал над созданием новой лошадиной породы и вырастил производителя. Это единственный в мире жеребец. Ему предстоит стать родоначальником новых породистых лошадей. Иностранные государства заплатят за него сотни тысяч рублей золотом. Слышите, золотом, а не бумажками! Этого жеребца похитил из Эрании красный командир Забира. Вот его расписка.

Евстафий Павлович вынул из записной книжки меморандум и расписку.

— Это и есть тот самый Светлейший! — воскликнул комиссар.

— Да. Я его видел своими глазами час назад.

— Вот так штука! Какие интересные дела бывают на белом свете! — прочитав меморандум, покрутил головой комиссар. — Только Забира жеребца вряд ли теперь отдаст. Конь у него прижился. Конь мировой, что и говорить!

— То есть как прижился? Как не отдаст? — глаза Евстафия Павловича заметали молнии. — Да понимаете ли вы, что говорите?

— Не отдаст! — убежденно повторил комиссар. — Ни за какой миллион не отдаст. Конь его два раза в бою от смерти спасал. Разве с таким конем боец расстанется? Ни в жизнь!

— Да прочтите вы эту бумагу как следует, — дрожа от негодования, закричал Евстафий Павлович. — Может быть, тогда вы поймете, что вам надлежит сделать.

— Да что мне ее читать! Грамотный, все понял. Забира действительно коня увел, и кличка тому коню Светлейший. Все правильно.

— Что же вы намерены делать?

— Поговорю с Забирой. Попробую ударить на сознательность. Но только за успех, товарищ, не ручаюсь. Боец он выдающийся, а насчет дисциплины, — комиссар таинственно понизил голос, — насчет дисциплины хромает на все четыре. Партизанщина проклятая въелась до самых печенок. Никак не вышибем.

— Какой же вы тогда комиссар, если он может не исполнять ваших приказаний? Скажите, чей приказ Забира выполнит беспрекословно? Начальника дивизии? Корпуса? Командарма? Командующего фронтом, быть может?

— Вы, товарищ, здесь не очень разоряйтесь! — вдруг побагровел комиссар. — С вами разговаривают вежливо, и на пушку вы меня не берите. Большим начальством меня не пугайте. Я не пужливый.

— Я буду жаловаться!

— На здоровье!

В это время в штабе появился Забира. Звеня блестящими шпорами, командир взвода поднимался, перепрыгивая через ступеньку. Он торопился к комиссару — его бойцов снова обделили сеном.

Увидев коневода, Забира слегка смутился.

— Что? Знакомый? — придавая возможную строгость своему голосу, спросил комиссар и угрожающе подход губы.

— Видал я его, — нехотя протянул Забира, разглядывая черную курчавую бороду старика. — Встречались.

— Придется вернуть жеребца! — сказал комиссар.

— Какого жеребца?

— Такого. Светлейшего. Будто не знаешь?

Подбородок Забиры дрогнул, и он положил ладонь на резную рукоятку кривой кавказской сабли.

— Не понимаю!

— Напрасно. Отдай коня, Забира. По-хорошему говорю. Отдай! Ученые просят уважение сделать, не кто-нибудь. На, прочитай бумагу. Здесь все прописано.

Но Забира, не глядя на меморандум, задыхаясь, прохрипел:

— Стреляй меня, комиссар, коли меня, режь на части! Не отдам! Не проси, комиссар!

И, сказав это, Забира выбежал из комнаты, опасаясь, как бы во время спора не увели Светлейшего.

— Говорил я, он помрет скорее, а с жеребцом не расстанется, — сказал комиссар, очень довольный, что не ошибся в своем предположении. — Я Забиру знаю, боец самостоятельный.

— Я поеду в Москву! — Евстафий Павлович с ненавистью глядел на комиссара.

Тот вдруг обозлился и стукнул по столу кулаком:

— Некогда мне заниматься ерундой! Забирай свою бумажку и катись к чертовой матери на зеленом катере!

И снова коневод почувствовал, как замерло больное сердце. Пошатываясь и держась за грудь, Пряхин вышел из кабинета комиссара.

Фира Давыдовна, узнав историю похищения Светлейшего, решила помочь Евстафию Павловичу.