Николай Анов - Гибель Светлейшего

— Они уже идут по нашей улице!

Олег, прибежавший к Фире Давыдовне через десять минут после того, как над Святополем взвилось черное знамя анархии, решил умереть, но защитить Розочку от погромщиков. Он взглянул в щелку ставни и увидел толпу, вооруженную дубинками, кольями и топорами. Юноша почувствовал противную слабость в коленях и даже закрыл глаза.

— Бежать некуда, — спокойно сказала Фира Давыдовна, но подбородок ее вдруг задрожал. — Олег, задви…

Она не закончила и бессильно опустилась на стул. Розочка бросилась к ней и обняла за шею.

Шум и крики толпы нарастали. Казалось, это приближалась морская волна. Вдруг кто-то оглушительно забарабанил в ворота. Ломая в палисаднике кусты сирени, погромщики пробирались к окнам. Кто-то швырнул кирпичом в закрытую ставню.

Фира Давыдовна вздрогнула и поднялась.

— Розочка и Олег, — тихо сказала она, — возьмите револьверы и станьте у печки.

Она поцеловала дочь в глаза. Олег увидел, как дрожали руки Фиры Давыдовны, разглядывавшей наган. Розочка побелела, словно полотно.

— Они убивают только евреев, мама? — спросила она строгим голосом.

Фира Давыдовна молчала.

— Мама, я тебя спрашиваю!

— Ах, какое это имеет значение?.. Они уже пробрались во двор…

— Нас убьют сейчас?

— Розочка!

— Я не хочу, чтобы меня убивали как еврейку. Слышишь, мама? Я хочу жить!

Фира Давыдовна молчала. Из сеней доносились глухие удары топора. Олег вспомнил грохот наката морской волны на одесском берегу.

— Я хочу жить! — повторила Розочка, глядя в одну точку.

Олег слышал, как погромщики выбивали дверь в прихожей.

— Зачем ты меня не пустила на фронт, к отцу!..

— Молчи, Розочка!

— Я бы лучше погибла за советскую власть. А сейчас не хочу.

— Они уже в прихожей!

Фира Давыдовна подняла наган. Оглушительный выстрел заставил вздрогнуть Розочку и Олега. За дверью шарахнулись и заорали. В ответ загремели винтовочные выстрелы. Зазвенели разбитые стекла окон. С потолка посыпалась штукатурка.

— Тащи солому! Нехай жиды сгорят живыми!

— Может, лестницу к стене поставить и — оттуда? — спрашивал голос.

Фира Давыдовна, Олег и Розочка стреляли беспрерывно, не целясь. Входная дверь затрещала, готовая вот-вот слететь с петель.

Розочка закрыла глаза. Девушка вспомнила, как она прыгала из шаланды в воду. Она хотела, чтобы темная тяжелая волна сейчас снова накрыла ее с головой. Розочкины нервы не выдержали. Она выронила револьвер и, теряя сознание, упала на пол. И в эту минуту Олег, следивший в щелку ставни за всем, что происходило на улице, закричал неистовым голосом:

— Николай Николаевич! Спасите! Николай Николаевич!

Олег не ошибся. По улице мимо дома Фиры Давыдовны действительно проходил Потемкин, с ужасом наблюдавший картину грабежа. Гимназист узнал его по высокому росту, могучим плечам и по хорошо знакомой шляпе.

Николай Николаевич, услышав голос Олега, остановился в сильном изумлении. Не веря своим ушам, он смотрел на закрытые ставни. Затем он что-то сказал своему чернобородому спутнику, и они оба кинулись во двор, вызвав среди погромщиков явное замешательство.

— Друзья! Что же вы делаете? Образумьтесь! — кричал Потемкин, хватая катюшинцев за локти.

А чернобородый старик в кожаной фуражке, похожий на цыгана, вырвав из плетня увесистый кол, орал во все горло:

— К чертовой матери отсюда! Вон! Чтоб духу не было! Этой мой дом! Катюше скажу, негодяи!

Впалые щеки коневода горели багровым румянцем. Глаза сверкали. Он задыхался от гнева и едва сдерживался, чтобы не ударить погромщика, державшего топор. Но тот виновато улыбнулся и забормотал примирительно:

— Ей-богу же не знали, гражданин ветеринар. Извиняйте! Айда, ребята!

Катюшинцы быстро покинули двор. Потемкин и Евстафий Павлович вошли в дом, наполненный зловещей тишиной. Олег не сразу открыл им дверь в комнату.

— Это вы, Николай Николаевич?

— Открывай, открывай! Я!

Розочка лежала без сознания на полу. Фира Давыдовна стояла возле нее на коленях. Смочив носовой платок нашатырным спиртом, она приводила дочь в чувство.

— Неожиданная встреча! — воскликнул Потемкин, увидев бледного, перепуганного насмерть Олега.

Он плохо верил своим глазам.

— Ты как здесь?

— Спасите их! — вместо ответа прошептал гимназист, показав на Розочку и ее мать. — Умоляю вас! Я боюсь, они опять придут.

— Пока мы здесь, никто не придет.

И тут Олег заметил зеленую ленточку на шляпе Потемкина.

— Вы… зеленый?!

— Да. Потом расскажу обо всем. Меня чуть не убили тогда, во время налета. Я насильно мобилизованный. Не забудь, я теперь доктор! — шепотом закончил Николай Николаевич.

Морщинки прорезали лоб Олега. Он старался что-то понять, но так ничего и не понял.

Пряхин посмотрел на Фиру Давыдовну, приводившую Розочку в чувство, и сказал Потемкину:

— Вы бы оказали помощь. А мне здесь делать нечего. Я покурю во дворе.

— Да-да, безусловно. Я сейчас.

Фира Давыдовна, увидев на шляпе Потемкина зеленую ленточку, нахмурилась:

— Можете не беспокоиться. Я сама приведу дочь в чувство. Обойдусь без вашей помощи.

— Вот и хорошо! Все равно у меня нет никаких медикаментов.

— Вы фельдшер?

— Собственно говоря, врач.

— Врач?! И вам не стыдно служить у этих негодяев?

Но Олег решительно выступил на защиту Потемкина.

— Фира Давыдовна! Да он же насильно мобилизованный! Это Николай Николаевич, про которого, помните, я вам рассказывал. Мы вместе ехали из Петрограда.

— А-а… Тогда простите меня, пожалуйста. Я сейчас в таком состоянии, что ничего не соображаю.

— Господи! Боже мой! — зашептал Потемкин. — Да я не знаю, как от этих мерзавцев отделаться. Случайно самого не расстреляли. Ей-богу! Три раза на волоске от смерти был.

Розочка наконец очнулась и приподняла голову.

— Успокойся, моя девочка. Все кончилось благополучно, — Фира Давыдовна с нежностью гладила дочь по голове.

Поверив Олегу, она уже не смотрела на Потемкина, как на врага, и даже рассчитывала на его помощь.

Николаю Николаевичу приятно было чувствовать себя в роли спасителя, а еще приятнее было поговорить с умной, образованной женщиной.

Пока Потемкин разговаривал с Фирой Давыдовной, коневод курил во дворе, сидя на узкой скамеечке. Омерзительная картина погрома, столкновение с катюшинцами и пережитое волнение вызвали сильнейшее сердцебиение. Евстафий Павлович закрыл глаза. Никогда ему еще не было так плохо, как сейчас.

«Неужели это конец? — вяло думал коневод. — Что же будет со Светлейшим?».

Он прилег на скамейку и положил ладонь на грудь, где билось сердце.

Внезапный шум на улице, сопровождаемый криками и выстрелами, заставил коневода очнуться. Он приподнялся и сел, прислушиваясь к винтовочным залпам. Шум нарастал. Где-то вблизи застрочил пулемет.