Сергей Голицын - Записки беспогонника

Таким образом, крестьянам за два года немецкой оккупации удалось заполнить все свои закрома. Лошадей было мало, но два этих года люди выходили в поле семьями от 8 до 80 лет, пахали на себе и на коровах и засевали столько, сколько хотели, хорошо зная, что все это достанется только им самим.

Когда мы сюда явились, хлеб уже был убран и по жнитву многочисленными стадами ходили гуси, такие жирные, что едва передвигали лапки. У иных хозяев их насчитывалось до полсотни. Вокруг домов зеленели огороды. Каждый хозяин садил, кроме огурцов и помидоров, еще в большом количестве сахарную свеклу, столь необходимую для выгонки самогона — единственной и самой устойчивой тогдашней валюты.

Афанасию Николаевичу и мне досталось рекогносцировать несколько БРО, и потому время от времени мы вынуждены были переезжать из одной деревни в другую. Везде нас кормили и поили совершенно бесплатно. Работы было много, как всегда спешной, но на сытый желудок работа спорилась. Наши два сержанта помаленьку подзарабатывали по вечерам на огородах и также были очень довольны.

Но от сытной еды Афанасий Николаевич, и всегда больной, заболел желудком еще больше и едва ходил. Фактически всю рекогносцировку я провел самостоятельно, а он давал только общие установки.

Чтобы хозяева были щедрее, мы с ним останавливались всегда врозь. В одной деревне хозяином у меня оказался старик с окладистой бородой, похожий на боярина. Его фамилия, так же как и у других обитателей деревни, была Листофоров. Старик гордо объяснил, что все они дворяне и происходят от некоего полковника царя Петра.

Однажды, сидя с ним за поллитровкой самогона, я спросил его:

— Ну, а как вы, дедушка, при немцах-то жили?

У старика от хмеля пот выступил на лбу. Он блаженно закрыл глаза и вздохнул:

— Как при Николае.

Комментировать не буду.

Афанасий Николаевич совсем расхворался. По совету сержантов, чтобы передвигаться на рекогносцировках, он попросил у ууровского начальства подводу.

Но начальство вместо подводы прислало двух пехотных капитанов, дабы Финогенов руководил их рекогносцировками. Вновь прибывшие не внушали нам никакого доверия — лица у них были красные, испитые, взгляд тупой, выглядели они какими-то кладовщиками или снабженцами, случайно одевшими капитанские погоны.

Договорились мы с ними так: они начнут рекогносцировать одно БРО, а через три дня я к ним прибуду помогать оформлять.

Когда я к ним явился за 6 километров, они сидели за столом в одних рубашках, их рожи были заспанные и опухшие. Я взял их схему да так и ахнул: предполагаемого противника следовало ожидать с запада, а они основной огонь повернули на юг, потому что туда было удобнее стрелять. Я взял схему и вышел на местность один, а капитаны сказали, что устали, и завалились спать.

Оказалось, все колышки стояли совсем не по схеме, а в один ряд, многие имели мертвые пространства, а один пулемет стрелял вовсе в сарай. Вернувшись к капитанам, я застал их обоих спящими, забрал схему и пошел к Афанасию Николаевичу, который в тот день лежал с высокой температурой.

Он выслушал мой доклад, рассмотрел схему и схватился за голову:

— Боже мой! Боже мой! Вот олухи царя небесного! Чем они думали?

Было ясно, что рекогносцировку надо начинать сызнова. Но как Афанасию Николаевичу добраться за 6 километров?

В это время отворилась дверь и вошел рослый старший сержант.

— Товарищ капитан, разрешите к вам обратиться? — гаркнул он зычным голосом. — Старший сержант Сахаров прибыл в ваше распоряжение с одноконной подводой.

Мы с Афанасием Николаевичем очень обрадовались, на следующее утро сели на подводу и поехали к тем капитанам.

Афанасий Николаевич хоть и был совсем больной, однако вежливым до приторности голосом стал разбирать капитанскую схему БРО и забраковал ее всю до последнего миномета, которые вообще-то можно было ставить в любом закрытом месте.

Но ведь рекогносцировать-то должны капитаны, а не простые смертные. Договорились, что так оно и будет, но лишь на бумаге, то есть рекогносцировать заново буду я, притом в одиночку, а схему и формуляры подпишут капитаны.

Они очень обрадовались, когда услышали, что в течение нескольких дней им предлагалось есть, пить и спать, но мне не мешать.

— Забудьте о своем самолюбии до конца войны, — утешал меня Афанасий Николаевич.

Я остался в той деревне ночевать, а сержант Сахаров повез Финогенова обратно.

— Мне бы только килограмма два меду, больше ничего не надо, — прощался он со мной, страдальчески морщась.

Поздно вечером Сахаров вернулся с подводой. Мы с ним сразу нашли общий язык: он меня называет капитаном, каждое утро я ему буду отдавать разные приказания, а он на подводе будет отправляться за добычей.

Хозяйка моя видела, что я командую над сержантами, и нисколько не удивлялась, что они меня называют капитаном. Ни погон, ни иных знаков отличия у меня не было, но я сказал хозяйке, что мои погоны остались на шинели. Вранье тут было двойное, во-первых, я являлся простым смертным, а во-вторых, не имел даже шинели.

На следующее утро Сахаров бодрым шагом вошел ко мне и сказал нарочно при хозяйке:

— Товарищ капитан, старший сержант Сахаров отправляется на работу. Что прикажете к обеду — курицу, сало или мясо?

— Курицу, — равнодушно ответил я.

Весь день с двумя другими сержантами я рекогносцировал и к вечеру вернулся усталый.

Сахаров сидел без гимнастерки и ждал меня. Хозяйка с торопливым подобострастием поставила на стол пол-литра самогону, щи, яичницу и курицу.

Дня три я работал таким образом, получая к вечеру угощение.

Здешние крестьяне засадили и засеяли разных культур столько, сколько смогли. Когда немцы отступили, у них отобрали немногих бывших у них лошадей, и возить с полей выкопанную вручную картошку было не на чем. И тут явился Сахаров с подводой. Сколько он оставлял продуктов себе — не знаю, но мне в течение трех дней неизменно приносил самогону и курицу. А меду для больного Афанасия Николаевича никак не мог достать и только все обещал.

На четвертый день он опять бодро вошел и гаркнул:

— Товарищ капитан, что прикажете?..

Я решил его поймать и ответил:

— Сегодня принеси гуся.

— Есть, товарищ капитан, будет гусь! — бодро ответил сержант Сахаров и даже глазом не сморгнул.

Вечером, когда я пришел с работы, Сахарова не было. Хозяйка мне сказала, что он днем забегал, принес пол-литра самогону и вновь скрылся.

— Может, не побрезгуете моим обедом, — сказала она. — Только вы, наверно, не привыкли к нашей крестьянской пище.

— А что у вас?

— Да щи со сметаной, да каша пшенная на молоке. Ну, к винцу огурчиков да грибков из погреба принесу. Вы уж извините.