Богдан Сушинский - Французский поход

– К чему такая таинственность? – взглядом указал Хмельницкий на его монашеское одеяние. – За вами кто-то следит?

– За мной? Никто, – почти горделиво повел головой Грек, оставаясь явно довольным собой. – И это хорошо, господа. Но мы всегда должны быть готовы к слежке. Как и к тому, чтобы научиться следить за людьми, которым кажется, что они следят за нами. Присядем?

Он сел и жестом хозяина пригласил полковников занять скамейку напротив. Прежде чем принять предложение, Гяур настороженно осмотрелся. Незаметно для себя он уже входил в роль.

– Мне специально пришлось перетащить ночью одну из этих садовых скамеек сюда, чтобы мы могли смотреть друг другу в лицо, – признался Грек. – Удобно, не правда ли?

– Похвальная предусмотрительность, господин Грек, – согласился Хмельницкий.

– К любой, даже, казалось бы, самой незначительной, встрече нужно готовиться. Я прав, князь Гяур? Прав. Подтверждением этого тезиса могут служить деньги, переданные вашим отцом, – извлек из-под своих одежд довольно увесистый мешочек с монетами.

– Отцом? – удивленно переспросил Гяур, принимая мешочек. – Но Озарис говорил…

– Он говорил то же самое, – упредил его Грек, внимательно глядя в глаза Гяура.

«Значит, все-таки не отец», – отметил про себя князь. Он пока еще не мог понять, какую игру затеял их новый знакомый, но уже почувствовал, что силы в ней задействованы далекие и властные. А Грек тем временем продолжал:

– Отец всегда рад помочь вам, стоит только попросить о помощи. Он отлично понимал, что часть золота обязательно будет использована в интересах вашей родины и нашей общей христианской, греческого толка, веры. Не так ли, господин Хмельницкий?

Даниил Грек говорил предельно вежливо, и каждое слово его звучало, подобно слову проповедника: доверительно, мудро и внушающе. Будущий дипломат словно бы не произносил свои слова, а высевал их в заранее вспаханную ниву души своего собеседника. Вот почему этому человеку хотелось верить с первых же молвленных им слов, убеждая себя при этом, что на него можно положиться.

В какое-то мгновение Гяуру даже показалось, что, подобно заклинателю, Грек действительно обладает особым, гипнотическим даром внушения.

– Надеюсь, что именно так оно и будет использовано, – согласился Хмельницкий, который тоже пока еще не сумел справиться с удивлением.

– А ради этого святого дела мы, то есть греки-византийцы, как и ваши соплеменники, господа полковники, не будем жалеть ни золота, ни усилий, ни самой жизни.

– Но эти деньги?… – все еще сомневался Гяур. – Они действительно переданы отцом?

– Одар-Гяуром II. Великим князем. Что вас смущает? Неужели вы решили, что это я сам разъезжаю по Европе и раздаю мешочки с золотыми? Вынужден разочаровать: я всего лишь бедный странник. Однако оставим эту тему. Ничтожное содержание мешочка не стоит ваших сомнений. Да, господин Хмельницкий, – поспешил он изменить предмет разговора. – Извините, но мне известно о вас почти все, что должно быть известно.

– Очень смелое заявление, – поползли вверх брови Хмельницкого. – После него я должен был бы немедленно откланяться и поскорее оставить Париж.

– Отличная шутка. Но я сам дал повод для нее. Тем не менее обязан был известить вас об этом, дабы облегчить наше общение. Понимаю, что в настоящий момент никакого особого интереса для вас не представляю, но убежден: существует страна, которая способна помочь Украине значительно больше и серьезнее, чем беспомощная, распятая на кресте своей судьбы Греция или слишком занятая собой и враждой со своими соседями Франция. Не говоря уже о Московии, которая видит в Украине отнюдь не союзницу, а поле соперничества с Польшей за право владения.

Он выдержал паузу, чтобы определить реакцию Хмельницкого.

– Что это за страна? – спросил полковник, скорее из вежливости, отлично понимая, что Грек все равно вынужден будет назвать эту державу.

– Швеция. Да-да, я не оговорился, речь идет о Швеции, мощной державе, у правителей и генералов которой большие планы.

– Странно. И в чем же заключается ее конкретный интерес?

– … О той самой Швеции, которая имеет давнюю историю дипломатических и иных государственных связей с Киевом, – ушел от прямого ответа Грек. – Разве не об этом свидетельствует вся история нормандского влияния на жизнь Киевской Руси?

– Как и влияния Руси – на жизнь страны викингов.

– У меня наладились очень доверительные отношения с королевой Швеции Кристиной, некоторыми ее министрами и шведскими послами. То есть занимаюсь я этим целеустремленно. Как, впрочем, и всем остальным, что согласуется с идеей, которой служу.

– Важно, что она у вас есть, эта идея, – отметил Хмельницкий, чувствуя, что Гяур умышленно отмалчивается, дабы дать ему возможность подольше пообщаться с Греком. – Я правильно понимаю, преподобный отец: многотрудный мессианский путь священника вас уже не прельщает; воином становиться вы тоже не собираетесь? Готовитесь быть дипломатом, послом, поскольку прельщает вас именно эта нива?

– Каждый из нас должен избрать свой собственный путь, предначертанный ему судьбой. Я избрал для себя этот.

– Похвально. Хотя… – пожал плечами Хмельницкий, – до сих пор мне казалось, что дипломат, посол – это не путь, не судьба. На какое-то время, в силу сложившихся обстоятельств, послами обычно становятся те, кто наиболее прославился в ратных или государственных делах. Только-то и всего.

– На какое-то время, в зависимости от тех же обстоятельств, которые вы имеете в виду, уважаемый полковник, воинами становятся тысячи людей, никогда ранее не стремившихся к ратной славе и, более того, ничего не смыслящих в ратном деле. Но ведь из этого не следует, что армия не должна основываться на опыте и мастерстве истинных воинов, которые считают себя воинами в пятом, шестом, десятом поколениях; чьи родовые воинские традиции составляют основу традиции войска любого государства.

Гяур взглянул на Хмельницкого и едва заметно улыбнулся. Князь вынужден был согласиться, что Даниил Грек абсолютно прав. Другое дело, что открытым подтверждением правоты будущего дипломата он лишь усугубил бы положение полковника.

– Согласен: ваш пример убеждает, – счел необходимым признать логичность суждений будущего дипломата Хмельницкий. – В диспутах нам с вами тягаться трудно.

– И потом, почему то, что я хочу посвятить свою жизнь дипломатии, удивляет вас, человека, которому именно талант дипломата спас в свое время жизнь?

– Не пойму, о чем вы, преподобный? – сухо спросил полковник. Он всегда остерегался людей, хорошо знавших его жизненный путь, а главное, интересующихся камнями и терниями, устилавшими эту «дорогу в грешное небытие».