Юрий Рышков - Капитан Быстрова

Сырой, промозглый ветер приносил из мглистой синевы рассвета мелкие капли дождя. Сквозь низкие бесформенные тучи проглядывал серп ущербленной луны.

Маскировочные сетки намокли и отяжелели. С них падали холодные капли и, попадая за воротник кому-нибудь из механиков, заставляли их неистово ругаться.

Быстрова, одетая в комбинезон с меховым воротником, придерживая хлопающие на ветру незастегнутые ремешки шлемофона, весело шла по лужам, еще раз уточняя с Никитиным боевое задание. После делового разговора они успели «поцапаться». Наташа журила товарища за бессонную ночь и язвила:

— Так-то и заблудиться можно. Смотри, не засни в полете!..

— Постараюсь не заснуть! — улыбнулся Никитин, думая о чем-то своем и понимая в то же время беспокойство Наташи.

А та не унималась:

— Развлекай себя мыслью о том, как бы провести официальный шахматный турнир между Никитиным и Никитиным… Партий из семи, что ли?

— Настенька рассказала!

— Нет, повыше. Доктор, — слукавила Наташа, — а завтра, может, и Станицын расскажет, потом Смирнов и, чего доброго, Головин…

— Не выдумывай! Настя меня не выдаст…

— А я?.. Думаешь, я буду терпеть? Смотри, Андрей, прекрати эти ночные бдения. Нехорошо! Что за игра с самим собой?..

— Наташа! Это область частных дел!

— Они могут отразиться на здоровье и боевых делах. Я очень боюсь этого. Ты на виду у всех, по тебе многие равняются… Подумай…

— В бою я буду тот же. Даю честное слово… И обо всем подумаю…

Они пожали друг другу руки и пошли каждый к своей машине.

Кузьмин помог Наташе надеть парашют. Застегнув тугие карабины, она расправила грубые лямки, крепко оплетающие тело. Готовая к полету, ожидая приказ выруливать на старт, Наташа облокотилась на крыло машины. Она думала о Никитине и Настеньке. «Чудесная пара! Настеньке хорошо с ним будет…»

Ее мысли прервали неожиданно подошедшие командир полка Смирнов и майор Станицын. Они поздоровались с Кузьминым.

— Вчера не икалось тебе, Тихон? — весело спросил Смирнов.

— Никак нет, товарищ гвардии полковник!

— А мы вспоминали тебя с Головиным…

Кузьмин не понял, о чем был разговор у Смирнова с Головиным, но из деликатности не переспросил. Застенчиво улыбаясь, он отошел в сторонку, чтобы не мешать разговору офицеров с Быстровой.

Командир полка переминался с ноги на ногу, изрядно продрогнув на сыром ветру.

— Товарищ Быстрова, — начал он, — мы уже Никитину говорили и тебе говорим: смотри, не подкачай сегодня…

— Постараюсь, товарищ полковник.

— Сегодня особенно постарайся…

— Вы не уверены во мне? Или Яков Иванович что-нибудь… Он вчера в столовой…

— Да нет. Мы сейчас с Яковым Ивановичем наградной лист писали.

— Понятно, Николай Николаевич! — от волнения очень тихо ответила Наташа.

Станицын коснулся ее локтя:

— У вас ведь одно Красное Знамя?

— Одно…

— Будет второе…

Быстрова недавно получила орден Красной Звезды и вот вновь представлена к правительственной награде. Взволнованная и радостная, она стояла перед командиром полка и его заместителем. Их забота и внимание трогали ее до глубины души.

Молчание нарушил появившийся возле машины старшина. Он козырнул Смирнову:

— Товарищ гвардии полковник! Разрешите обратиться к гвардии капитану?

— Обращайтесь…

— Товарищ гвардии капитан! Приказано выруливать на старт. Сейчас восемь часов пятьдесят минут.

Старшина исчез так же быстро, как появился. На смену ему, словно из-под земли, вынырнул Кузьмин и доложил:

— Товарищ гвардии капитан! Машина к запуску и полету готова!

— Спасибо, Тиша, — прошептала Наташа, отходя от Смирнова и Станицына, и молча пожала механику руку.

— Добрый путь, Наталья Герасимовна…

Быстрова повернулась к командирам, лихо отдала честь:

— Счастливо оставаться!

— До свидания, гвардии капитан!

Наташа поднялась на крыло, привычным движением откатила колпак кабины, перешагнула через борт и глубоко уселась на сиденье. Затем громко крикнула Кузьмину:

— От винта!

— Есть, от винта!

Мотор вздохнул, фыркнул и заревел.

Опробовав его на больших оборотах, Быстрова освободила тормоза колес и стала выруливать на старт, где уже попыхивали на малом газу машины Никитина и Мегрелишвили.

Пробиравшийся к бетонной дорожке самолет прыгал, разбрызгивая лужи. На крыле стоял Кузьмин, всматриваясь в размокший грунт поля. Он помогал Наташе подруливать к старту.

Флагманский торпедный катер чуть приметно покачивался у пирса. До выхода в море оставалось еще часа два. В кают-компании корабля собрались матросы.

Старшина второй статьи Алексеев неторопливо протирал суконкой отделанный перламутром баян, с нежностью и любовью разглядывал его. Круглые блестящие лады, сверкая ровными рядами пуговок, так и манили пальцы пробежаться по ним быстрым перебором… Глубоко вздохнув, Алексеев мечтательно склонился над баяном.

К нему подошел Усач:

— Сыграй, Вася!

— Не время.

— Ты потихоньку.

— Нельзя.

На помощь Усачу пришли Горлов и Храпов. Остальные моряки с любопытством приглядывались к троице, но в разговор не вмешивались. Усач подмигнул Храпову и, кротко взглянув на Алексеева, ласково, как умел, попросил:

— Вася, сыграй, не ломайся.

— Пока не поздно… — поддержал Храпов.

— Нельзя! — упрямо твердил Алексеев.

— Сыграй, еще есть время!

Алексеев посмотрел на стоящих перед ним товарищей:

— Ну чего пристали? Мешаете…

— Мешаем? Это чем же таким серьезным ты занят? — вступил в разговор Горлов.

— Обдумываю! Оставьте меня в покое…

— И что ж ты, голубчик, обдумываешь? — спросил Усач.

— Музыку для песни. Потому и не надо мешать. Творчество — процесс сложный.

Горлов усмехнулся:

— «Творчество»! Что же ты творишь? Наверно, что-нибудь гениальное?

— Время ли заниматься творчеством перед боем?! — притворно возмутился Храпов и, скорчив лукавую гримасу, поглядел на Усача.

— Ну, говори! — настаивал Горлов. — Что надумал?

— Пристали как пиявки… Шли бы к Женьке Панову… К поэту.

— Ты брось к другим посылать! — забасил Усач. — Твори на баяне… Мы без критики: все слопаем, что подашь. И тебе легче будет, и ребята послушают…

— Я музыку и так слышу. Отдай концы!

— Тьфу! — разочарованно произнес Горлов.

Усач поглядел на Панова, думая, не перекочевать ли в самом деле к нему, чтобы не мешать Алексееву.

Панов сидел на откидной скамейке и дремал, свесив голову.

— Никакой творческой связи с массами! — заключил Горлов и, пожав плечами, двинулся за Усачом и Храповым к Панову.

Подойдя к поэту вплотную, все трое с минуту разглядывали его, как диковинку, как заморское чудо, вызывая улыбки присутствующих. Панов не просыпался. Усач нагнулся и постучал по его плечу: