Юрий Рышков - Капитан Быстрова

Летчица смотрела в одну точку и видела «юнкерс» с ненавистным изображением свастики. В ушах звучали слова: «Нельзя оплошать сегодня». Кто произнес их? Смирнов или Станицын? Не все ли равно — оба они ей дороги и близки…

Хвостовое оперение «юнкерса» ни на минуту не исчезало из поля зрения Наташи, росло и приближалось с невероятной быстротой.

Напряжение усиливалось. Даже новая пулеметная очередь вынырнувшего из-за облаков «мессершмитта», прошившая кабину по диагонали, не вывела Наташу из оцепенения. Страшный удар по голове и ноге заставил напрячься еще сильнее, чтобы удержать машину.

Из-под шлемофона побежала кровь и залила правый глаз.

— Ничего… — прошептала Наташа, на миг теряя сознание. — Капитан Быстрова! — окликнула она себя и очнулась. Перед ней сказочно вырос хвост «юнкерса» и, превратившись в огромную свастику, исчез одновременно с ударом… Впереди свободно… Но зрительная память сохраняет туманную картину: под ударами винта летят в стороны обломки стабилизатора вражеского самолета.

На истребителе погнуты все три лопасти винта. Удар был слишком сильным и неточным.

«Трудно высчитывать сантиметры», — прозвучал отдаленный голос Никитина.

«Юнкерс» с обрубленным хвостом сделал отчаянный рывок вверх, и в момент, когда он завис в мертвой точке перед тем как рухнуть, от него отделился человек. Затем вспыхнуло белое облачко парашюта.

Ни падения самолета, ни парашютиста Наташа не видела. В голове стоял звон, черные с лиловыми ободками круги и разводы плясали перед глазами. Нога одеревенела, по ней бегали мурашки. Рану жгло огнем, покалывало иголками. Сотнями, тысячами иголок…

Мотор начал дымить, работал с перебоями, тянуть машину он уже не мог. Почти машинально Наташа выключила газ и последним усилием перевела машину в планирование. «Там моряки…»

Свинцовая гладь воды становилась ближе, росла и увеличивалась, застилая все от края до края…

От взгляда Сазонова не ускользнул стремительно летящий к воде истребитель. Командир отряда приказал немедленно развернуть катер.

К этому времени обстановка в воздухе резко изменилась. В бой вступили подоспевшие летчики третьей группы, и противник, почувствовав значительный перевес на нашей стороне, уходил из боя, тем более что охранять самолетам было уже нечего…

Немец, опустившийся на парашюте, оставался чуть в стороне. Катер прошел мимо него.

— Эй, фриц! Лови! — во все горло крикнул Усач, бросая летчику пробковый спасательный жилет. Крутая волна, поднятая кораблем, перевернула парашютиста, но смотреть в его сторону морякам было некогда. Взгляды всех были прикованы к нашему истребителю.

Торпедный катер полным ходом шел наперерез самолету, сходясь с ним под острым углом.

— Неужели Наталья Герасимовна! — шептал Панов, стараясь разглядеть номер самолета.

— Ее машина! Она! — крикнул Храпов. — Погибнет!..

Наташа всей силой воли цеплялась за остаток сознания. Отстегнув себя от сиденья, она с трудом отодвинула колпак кабины и выбросилась в море с четырехсотметровой высоты. Она сделала все, чтобы спасти себя.

Наташа упала в тридцати метрах от идущего полным ходом катера. И тотчас же пять матросов не раздумывая бросились в воду.

Запутавшийся в стропах парашюта и наглотавшийся соленой воды, немец все же успел подхватить пробковый жилет и теперь, лежа на нем грудью и стуча от холода зубами, отплевываясь и икая, не без любопытства наблюдал за тем, как советский истребитель зарылся в пучину, а матросы осторожно поднимали его пилота на борт торпедного катера.

Несколько минут Наташа неподвижно лежала на палубе. Смытая морской водой, кровь вновь просочилась, через материю комбинезона близ колена, показалась из перчатки, потекла по щеке из-под туго застегнутого шлемофона.

Сазонов, бледный и суровый, опустился перед Быстровой на колено и осторожно поднял ее. Неужели они потеряли хорошего боевого друга? Неужели он потерял человека, которого полюбил всей душой?

Синий от холода и мокрый с ног до головы Панов робко взглянул на командира:

— Товарищ капитан третьего ранга! Что же это такое?

— Вот… видите сами… Война не знает пощады… — голос Сазонова дрогнул. Овладев собой, капитан третьего ранга приказал: — Шведов! Примите командование отрядом. Ложитесь на обратный… Я скоро…

— Погибла? — прошептал побелевшими губами Храпов, глядя на неподвижное тело Наташи. — Вот ведь горе-то, а?..

— Может, еще жива, — угрюмо ответил Усач, отворачиваясь. Он стыдился выступивших на глаза слез.

Шведов посмотрел на матросов:

— Марш по местам!.. Операция не закончена…

Сазонов, не спуская глаз с мертвенно-бледного лица Наташи, сошел вниз, туда, где пожилой корабельный врач Иван Петрович Сергеев делал перевязку матросу.

Оба они молча посмотрели на командира и лежащую на его руках летчицу.

— Иван Петрович, — проговорил Сазонов, — вот… Быстрова…

Матрос, которому доктор бинтовал раненое плечо, вскочил, выхватил из рук доктора бинт и, придерживаясь здоровой рукой за стену, пошел, покачиваясь, к выходу.

— Куда?! — возмущенно крикнул Сергеев.

— Я? Я подожду…

Катер медленно подходил к упрямо державшемуся на воде немецкому летчику.

Шведов приказал Горлову, Усачу и Храпову.

— Принять на борт.

— Есть, принять на борт! — пробасил Усач.

— Эй, фриц, гут морген! — сидя на приспущенном трапе возле самой воды, крикнул Горлов.

Усач перегнулся с палубы, проворно схватил немца за воротник и приподнял из воды, а затем, подхватив на свои могучие руки, втащил на палубу и поставил на ноги. Горлов и Храпов выловили парашют.

— Нешто это человек? Каракатица! — оценил Усач пленного майора с крестом.

Алексеев расстегнул кобуру немецкого майора, достал из нее пистолет и сунул себе в карман.

Горлов повернулся к стоявшему тут же Шведову:

— Поглядите, товарищ штурман, с крестом. Не иначе как ас.

— Там разберемся… — ответил Шведов. — Пленного обыскать. Дать сухое белье и двести водки. Документы тщательно высушить. — И, посмотрев на моряков, добавил — А вы переодеваться. Фельдшер! Дать им по двести граммов согреться. И отпусти спирт. Пусть разотрут друг друга. Потом принеси бинт, перевяжешь… Поцарапало руку.

Операция закончена. Можно возвращаться к родным берегам.

Звено истребителей третьей группы кружилось над катерами. Остальные за пределами видимости, далеко на северо-западе преследовали врага.

Придя в сознание, Наташа открыла глаза. Один открылся легко, второй — труднее. Болело веко. «Вижу хорошо», — обрадовалась она. Наташа увидела незнакомое помещение. Она лежала на походной койке под теплыми одеялами. Туго забинтованная голова болела, казалось, что именно повязка, а не рана заставляет болеть всю голову. Левая рука, в лубке от кончиков пальцев до локтя, лежала поверх одеяла. Летчица осторожно приподняла ее. Попробовала шевельнуть пальцами. Кисть руки болела, но терпимо. Хуже обстояло дело с ногой. Малейшее движение вызывало резкую боль, словно бы электрический ток пробегал от пятки до бедра. Перевязка стягивала ногу, из-за чего ступня отекла и пальцы кололо иголками. Нога под бинтами так горела, будто на ней разожгли костер. Сверху давили, подобно гире, несколько одеял. Наташа попыталась согнуть здоровую ногу, чтобы облегчить тяжесть, но из ее попытки ничего не вышло. Тогда она постаралась вспомнить, что с ней произошло. Память отчетливо, до малейших подробностей восстановила все, вплоть до момента, когда она выбросилась с гибнущего самолета. Дальше — провал, холод, мрак…