Юрий Рышков - Капитан Быстрова

Наташа слегка повернула голову. Возле стола пожилой полный человек в халате перевязывал моряка.

— Говоришь, не больно? — услышала Наташа.

— Терпимо, — ответил раненый. — Зацепило-то малость?

— Кожу порезало. Вот мы ее и зашили.

— А у гвардии капитана как дела?

— Три ранения.

Наташа принялась считать: голова, нога, рука… Действительно — три…

Моряк продолжал:

— Стало быть, выживем?

— Выживешь…

— Да не я — она, — матрос показал на Наташу. — Мне-то что!

— И она выживет. Оба поправитесь.

— Ну и хорошо! Спасибо, доктор, я пойду…

— Иди ложись.

— Как — ложись?

— Не спорь. Пока свежо, не болит. Потом будет ныть…

Наташа посмотрела на матроса. Удивительно, почему у него не болит рана?

— Доктор, — тихо позвала она.

Иван Петрович подошел, наклонился к ней:

— Очнулись? Вот и хорошо! Ну как дела?

— Какие все… хорошие…

Доктор вытащил из-под одеяла ее руку в смешном длинном рукаве матросской полосатой тельняшки.

— Всегда пульс… И вы, и Настенька… Неужели нам без пульса нельзя обойтись? Бедная Настенька…

Иван Петрович подумал, что Наташа бредит.

— Сто двадцать, — произнес он про себя. — Сейчас еще разок камфару вспрыснем… Будет легче…

— Пожалуйста, что хотите, доктор… Мне все равно…

А в эфир в штаб эскадры с копией для генерал-майора Головина неслись слова шифрованной радиограммы:

«Задание выполнено. Потоплены шесть транспортом и четыре сторожевых катера противника. Наши потери: катера № 2 и № 3. В отряде убито 8, утонуло 19, ранено тяжело 2, легко- 11. Смертью героя погиб гвардии капитан Никитин. Горящим самолетом уничтожил транспорт. Быстрова таранила «юнкерс». Ранена, подобрана нами. Состояние тяжелое. Взят в плен командир эскадрильи. Идем на базу.

На палубу выскочил переодевшийся Горлов. По всему было видно, что он перебрал «для согревания». Подбежав к Сазонову, лихо козырнул:

— Разрешите обратиться, товарищ капитан третьего ранга?

Сазонов внимательно посмотрел на него:

— Сколько?

— Двести, по приказанию.

— Растирался?

— Только изнутри, товарищ капитан третьего ранга!

— Как это?

— Отпущенный на растирание спирт разведен водой.

— Понятно. Что еще?

— Немец требует перевязки: в икру крупнокалиберным ранен.

— Пойдите к врачу, возьмите стерильный пакет.

— Есть, пойти и взять!

Горлов козырнул, повернулся на каблуках, но Сазонов остановил его:

— Передайте врачу: прошу оказать помощь.

— Есть.

Сбежав вниз, Горлов тихо приоткрыл дверь и просунул голову. Иван Петрович вопросительно посмотрел на моряка.

— Товарищ военврач! По приказанию командира отряда выдайте для пленного немецкого офицера перевязочные средства. — И, взглянув в сторону Наташи, пояснил: — У него ранение в ногу. Крупнокалиберным жахнуло.

— Откуда он взялся? — спросил Иван Петрович.

— Трофей Натальи Герасимовны!

Наташа тихо позвала Горлова. Он мгновенно оказался возле ее койки и встал навытяжку.

— Как ваша фамилия?..

— Старшина второй статьи Горлов, Николай…

— Спросите командира отряда, не будет ли он любезен зайти… ко мне… Если не слишком занят…

— Есть!

Горлов взял бинт из рук Сергеева, выполняя лишь то приказание, которое было отменено: Горлов и мысли не допускал, чтобы «цацкались» с немцем. «И так хорош будет!» — решил он.

На палубе Горлов отыскал Сазонова:

— Товарищ капитан третьего ранга! Вас просит к себе гвардии капитан Быстрова, если вы не слишком заняты.

— Что у вас в руках?

— Перевязочный материал для пленного, — замялся Горлов.

— А я что приказал?

Горлов выдавил из себя:

— Вы приказали…

— Трое суток! — И Сазонов отправился к Быстровой.

После ухода Горлова Наташа подозвала Ивана Петровича.

— Мы должны, — прошептала она, — оказать пленному врачебную помощь… а не любительскую. Хотя бы пошел фельдшер…

— Да, обязаны, — подтвердил врач, — я это знаю, но Сазонов, видимо, не считает нужным…

— Я прошу вас… Не может Сазонов так… Не должен…

Иван Петрович, верный своему долгу, взял походную санитарную сумку и направился к выходу. Он попросит у командира разрешения лично сделать перевязку немецкому майору.

В дверях доктор столкнулся с Сазоновым.

— Меня просила зайти Наталья Герасимовна, — сказал тот.

— Разрешите доктору перевязать пленного, — тихо попросила Наташа.

— Я так и приказал! — ответил с досадой Сазонов. — Но Горлов… Прошу вас, Иван Петрович…

— Иду, иду, — заторопился врач.

— Мне хотелось поблагодарить вас, — слабым голосом начала Наташа, когда Сазонов подошел к ее койке.

Моряка передернуло:

— Что вы говорите? Стыдно слушать!.. Я рад поздравить вас с блестящей победой: два самолета в одном бою!

— Поздравить? — сокрушенно вздохнула Наташа. — Я погубила машину. Очень грубо таранила… Неопытная я. И раны мешали…

Сазонов опустился на табурет и смотрел на летчицу, стараясь угадать, знает ли она о гибели своего командира. Он не хотел говорить об этом, видя тяжелое состояние раненой.

Помолчав, он наклонился к ней:

— Как я счастлив, Наташа… Вы живы… Все могло быть гораздо хуже… Как самочувствие?

— Ничего. Я очень терпелива. Голова только… Никитин… вы знаете?

— Да… — с трудом произнес Сазонов.

— А у вас?

Сазонов ответил уклончиво:

— У нас сравнительно благополучно.

— Транспорты врага?..

— На дне все шесть. Пять потоплено нами, один авиацией…

— Никитиным… Я видела.

— Да… Он таранил…

Наташа заплакала:

— Как он решился? Зачем погубил себя?

— Очевидно, не было другого выхода, — ответил Сазонов, стараясь успокоить ее. — Самолет горел, возможно, не открывалась кабина, заклинило… И он не мог оставить машину.

— Этого не могло быть.

— Кто знает, Наташа.

Наташа беспомощно пошарила здоровой рукой у подушки:

— Дайте мне из кармана комбинезона платок.

— Ваша одежда сушится. Возьмите мой и… не плачьте.

— Мне лучше поплакать… Я вас еще попрошу, извините: снимите, пожалуйста, одеяла. Мне тепло, а они очень тяжелые…

Сазонов выполнил ее просьбу.

— Бедный Андрей, — как в бреду, прошептала Наташа, думая о Никитине.

Моряк чувствовал себя растерянным. Глядя на Быстрову, он не знал, как ему быть, как держаться, что сказать, чем утешить ее. Неловко и беспомощно касаясь пальцами подушки, он тихо повторял:

— Не надо, Наташенька, прошу вас, не надо…

Горе человека, потерявшего боевого товарища, хорошо понятное Сазонову, лишало его нужных слов.

Он взял здоровую руку Наташи, бережно положил ее себе на ладонь:

— Не плачьте, хорошая…

Потом тихо поцеловал ее руку, прижался к ней глазами, в которых вот-вот могли появиться скупые слезы.