Юрий Гладышев - Я назову его имя

— Как определить стороны горизонта в лесу, нас учили: мох на пнях, ветки где гуще и тому подобное, а вот насчёт степи я не помню, — рассуждал Алёшка.

Он лежал на спине, прикрыв глаза пилоткой.

— А как воду в степи найти, ты, случайно, не помнишь? — спросил Сергей, пытаясь из гимнастёрки соорудить головной убор наподобие чалмы.

— Почему не помню? Помню. Надо найти какой-нибудь населённый пункт и попросить напиться. Кстати, так же можно добыть и еды.

Вчера вечером они съели два сухаря, завалявшиеся в кармане у запасливого Алёшки. Час назад допили последнюю воду, из его же фляжки.

— Да? Слушай, как я сам не догадался? — Сергей улыбнулся пересохшими губами. — Бугор вон тот видишь?

— Ну.

— Мы когда ночью шли, его не заметили. А утром, пока ты дрых, я на него слазил.

— Ну и что ты там увидел?

Сергей взял автомат.

— Пошли вместе посмотрим.

Они поднялись по покатому склону, густо поросшему травой. Прошли метров сто пятьдесят, пока не достигли вершины. Сверху степь просматривалась на несколько километров. Внизу, под бугром, начинались заросли камыша, растянувшиеся не на одну сотню метров. Дальше за камышами — ровная степь, затем виднелись дома — судя по их количеству, это был небольшой хутор.

— Что скажешь? — спросил Сергей.

Алёшка, сняв пилотку, поскрёб грязной пятернёй голову:

— Я что думаю: если камыши, значит, вода есть.

— Ага, ты помнишь, какая у нас в курьях вода? Солёная. Я не об этом, я о хуторе. Можно через камыши подойти поближе и посмотреть: может, разберёмся, есть там немцы или нет.

— Ну а что? Может, кто против, лично я — за.

В камышах воды не было никакой — ни солёной, ни пресной. Потрескавшаяся глинистая почва по краю зарослей ближе к центру переходила в липкую грязь.

Алёшка, разгребая двумя руками стебли, отплёвываясь от сыплющегося камышового пуха, рассуждал:

— Это ж надо: рядом такие большие реки, Волга и Дон, — и такая сухота.

Примерно через полчаса ходьбы камыш стал редеть, и вот, наконец, закончился. Сергей упал на траву, Алёшка — рядом. Прогулка по зарослям только усилила жажду, в горле першило от пуха. До хуторских огородов оставалось метров триста.

Алёшка перевернулся на живот; подняв голову, стал смотреть на хутор.

— Серёга, по-моему, немцев там нет.

— Почему ты так решил?

— Да тихо как-то.

— Что ж они, по-твоему, должны на губных гармошках играть да флаги над каждой хатой вывешивать?

Алёшка повернулся к Сергею:

— Ну и что будем делать? Отсюда ни черта мы не разглядим.

Сергей лежал на спине и молчал. Сейчас идти опасно, открытое пространство хорошо просматривается с хутора. Идти ночью? До темноты ещё далеко. Ночью каждый шорох в сто раз слышнее. А если уж на собаку набредёшь — лай поднимется по всей округе. Если на хуторе немцы, ночью они обязательно часовых выставят. Это днём они чувствуют себя хозяевами. А, будь что будет.

— Сейчас пойдём.

Алёшка кивнул головой. Сергей лёг на живот:

— Рванём до ближайшего огорода бегом, а там посмотрим. Ну что, пошли?

Он, опершись на руки, приготовился вскочить.

— Подожди, — остановил его Алёшка. — Видишь? Сергей посмотрел туда, куда показывал Алёшка.

С того места, где они лежали, были видны край хутора и часть дороги, ведущей к околице. По этой дороге лошадь тянула телегу с копной сена. Кто управлял лошадью, было не видно.

— Правильно, Алёшка, лишние глаза нам сейчас ни к чему.

Они подождали, когда подвода скроется за первой хатой, и побежали. Расстояние до огорода преодолели в три приёма. Проползли под жердинами, ограждающими огород от скотины. По участку, засаженному картофелем, передвигались на четвереньках, благо ботва была высокой. Когда картофельное поле кончилось, остановились. Дальше шли грядки, ещё дальше — сарай. Полежали, отдышались. Алёшка протянул к ближайшей грядке руку, вытащил из земли морковку. Потерев её о гимнастёрку, он с хрустом откусил почти половину.

— Уже живём, — ощерился он перепачканным землёй ртом.

Глядя на него, Сергей тоже улыбнулся: много ли человеку для счастья надо?

— Ты лежи здесь, жуй морковку, а я к сараю, посмотрю, что там дальше.

— Угу, — промычал Алёшка, не переставая жевать. Сергей встал и на полусогнутых бросился к сараю. В это время из-за сарая вышла женщина с ведром в руке. Увидев бегущего Сергея, она с криком: «Ой!» — выронила ведро. Из опрокинутого ведра вылилась вода. Несколько секунд женщина и Сергей стояли, испуганно глядя друг на друга. Первым пришёл в себя Сергей и охрипшим от волнения голосом сказал:

— Здрасьте.

— Здравствуйте, тётенька, — Алёшка поднялся из ботвы.

— Господи. Сколько вас здесь? — «тётенька», которой было не больше тридцати лет, перевела взгляд на Алёшку.

— Двое нас, — сказал Сергей и зачем-то добавил: — Мы свои.

— Да вижу, что не мои, — ухмыльнулась женщина. Она нагнулась и стала отряхивать облитую водой длинную юбку, затем, поправив завязанный на подбородке светлый платок, спросила:

— И откуда ж вы, такие чумазые, взялись? Алёшка, закинув винтовку за плечо, деловито произнёс:

— Мы, тётенька, из окружения выходим. Ты нам скажи: фашисты в деревне есть?

— В деревне, племянничек, есть ли, нет, не знаю. А на хуторе зараз нет. Надысь цельный день по большаку на танках да на машинах ехали, но у нас, слава Богу, не останавливались. Видно, торопились, за Красной Армией не поспевают, дюже быстро бегают наши красные армейцы, — женщина насмешливо посмотрела на Сергея с Алёшкой, — а которые не бегают, так те в ботве прячутся.

Но Алёшку нисколько не смутил насмешливый тон женщины.

— Много ты понимаешь, чтоб так о Красной Армии говорить. Война нынче манёвренная, тактика такая.

— Ну куда уж нам понять, когда до самого Дона доманёвричали.

Сергей, поняв, что разговор ничем хорошим не кончится, сказал:

— Нам бы попить.

Женщина, посмотрев на Сергея, замолчала, подобрала ведро.

— Так бы сразу и сказали, а то выскочили из ботвы как оглашенные. Манёвры у них. Зараз принесу, на баз не суйтесь, мне лишние хлопоты ни к чему.

Гремя пустым ведром, она ушла. Сергей сел, привалившись к стенке сарая.

— Алёшка, мы сейчас не в том положении, чтобы умничать.

— Ну а чо она критику наводит?

— А разве она не права?

— Может, и права. А ты тоже молодец: «нам бы попить»… А как насчёт поесть?

— Не навоевали мы с тобой на «поесть».

— Что, совесть замучила за всю Красную Армию? А меня нет, я на фронте только второй месяц, а ты и того меньше. Думаешь, у меня совести нет? Есть. Только она не такая большая, как у тебя. На взвод не хватит, не то что на армию. Если мы с тобой стыдиться будем, то до ближайшей полевой кухни, где нас покормят на законном основании, не доберёмся, с голодухи подохнем.