Микола Ткачев - Сплоченность [Перевод с белоруского]

Замедляя шаги, Надя шла по обочине большака. Над головой, стряхивая с седых веток иней, перешептывались старые придорожные березы. С запада прямо в лицо дул густой, студено-колючий ветер, трепал бахрому ее вязаного платка, приподнимал полы пальто. «Назад будет идти легче — ветер в спину», — в который раз за время дороги подумала Надя. Она перекинула с руки на руку корзинку и пошла быстрей, неотрывно глядя вперед, на город.

Калиновка — небольшой районный город, каких в Белоруссии немало, — раскинулась в низине. Когда-то это было обычное местечко, люди называли его большим грязным селом. Но шли годы, и Калиновка вдруг стала удивлять своими переменами. Грязные, топкие улицы были выровнены, замощены, по ним, как с гордостью говорили калиновцы, хоть на боку катись. Выросли десятки красивых новых зданий, появился водопровод, электрический свет, раскинулись молодые сады. Были построены заводы и цехи по обработке льна, дерева, разные мастерские. И тогда забылось прозвище «большое грязное село», люди с уважением начали относиться к своему городу.

Теперь Калиновка была полуразрушена. Населения, которого перед войной насчитывалось уже около десяти тысяч, почти наполовину убавилось. Понурый и насупленный, молчаливо лежал город над широкой подковой реки, окруженный с юга, запада и севера лесными просторами.

От Заречья неожиданно долетел цокот подков. Не желая выдавать своего беспокойства, Надя едва повернула голову: по дороге, шедшей наискосок к большаку, ехали верховые. Их было человек десять. Цокот подков гулко разносился над землей, скованной гололедицей. Некоторые из всадников зевали, потягивались. «Не выспались, измучились, — злорадно подумала Надя и вспомнила стрельбу, которую слышала на рассвете, когда выходила из дому. — Как ни старайтесь, а все равно будете выбиты из Зарёчья, как из Подкалиновки». Она пошла еще тише: пусть всадники выберутся на большак и едут впереди, а то еще пристанут. Она была озабочена не тем, как избежать встречи с этой группой полицейских — в конце концов, мало ли их придется видеть в городе, — а тем, что вот-вот, еще каких-нибудь сто шагов — и уже контрольно-пропускной пункт, место, которое всегда вызывало в ее сердце большую тревогу. На этом пункте не только проверят документы, но и осмотрят тебя с ног до головы, ощупают: в последнее время оккупанты стали особенно осторожны. Кроме того, у контрольной будки часто несет службу Федос Бошкин. Для Нади встреча с ним — что нож в сердце. Скаля зубы, Федос будет ехидничать, хихикать, а ты должна терпеливо выслушивать его. А еще хуже — пристанет, как смола, и будет волочиться вслед, не даст возможности выполнить поручение. В прошлый раз так и получилось. Правда, тогда ей удалось у торговой конторы скрыться в толпе.

Всадники въезжали на большак. Они были шагах в пятидесяти от Нади, еще минута и проедут. Вдруг она заметила, что один из них — не Бошкин ли это? — решительно остановил своего коня и, откинув с головы капюшон плащ-палатки, обернулся назад:

— Быстрей катись, эй ты!

Да, это был он. Его голос, его наглая усмешка с оскаленными зубами. Эту его усмешку, его зубы она теперь скорее представляла, чем видела. «Боялась, что встречусь с ним у контрольной будки, а довелось вот где… Как будто суждено! Тьфу ты!» — подумала она, подходя к Бошкину. Поравнявшись с ним, она сдержанно и суховато ответила на его приветствие.

— Что ты мямлишь, будто не ела сегодня? — грубовато, с нотками пренебрежения, спросил он.

— Устала за дорогу, — проговорила она, не глядя на него. — Все эта соль проклятая…

— Тоже забота! Я тебе этой соли могу столько навалить, что надорвешься, — хвастливо сказал Бошкин. — У меня и соли и всякой всячины — возами возить. Весь дом добром набит. Мать и жена в масле купаются, в шелках ходят.

— Да, мы в деревне слышали об этом. Твоя тетка Хадора часто рассказывает о твоих богатствах. Что ж, коль так, значит повезло твоей Ядвиге, пусть радуется.

— Говоришь, повезло? Гы-гы-гы… А тебе что — на сердце от этого скребет? Гм… Ревнуешь, а?.. Чего молчишь?.. Ну и характер же у тебя!.. — И неожиданно он спросил: — Пойдешь за меня замуж, если разженюсь?

— Твой тесть так тебя разженит, что места себе не найдешь!

— Плевать я на него хочу! Опротивело все: и он и его дочка. Подсунули мне колоду и хотят, чтоб я любил ее. К дьяволу! Вот переведусь служить в другой район и разженюсь… Ну, что ты скажешь на это, а? — он помолчал, ожидая ответа, потом, спохватившись, продолжал: — Приезжает ли к тебе тот бандит с цыганскими глазами?

Надя поняла, о ком спрашивает Федос, но не подала виду. Удивленно подняв брови, она спросила:

— Кто это?

— Что ты прикидываешься? Злобич!

— Вот еще что придумал! Очень я ему нужна. Может, так, как и ты, прибился к какой-нибудь…

— Говоришь, не приезжает? И никто из них?

— Чего ты пристаешь? Чего мое сердце терзаешь?! — воскликнула Надя, понимая, что только решительным ответом она сможет убедить Федоса, рассеять его подозрительность. — Так же приезжает, как и ты.

— Ну, не злись, не злись, — вдруг смягчившись, сказал Федос.

— Как не злиться? Убежали из деревень в Калиновку, а теперь пристаете, обвиняете. А в чем, в чем такие вот, как я, как твоя тетка, виноваты?

— Ну, хватит. Скоро мы опять будем в деревнях, все вернем. Комендант сказал, что для партизан готовится горячая баня. А то стали такими нахальными! Подумать только, сегодня на рассвете из минометов и пулеметов по Заречью и Калиновке били.

— Не из боя ли ты?

— А как же! Около часу бились. Отогнали все-таки!

На пропускном пункте стояли двое полицейских. Один из них, как столб, неподвижно торчал у контрольной будки, второй, с заложенными за спину руками, важно похаживал посредине дороги. Заметив Надю, идущую рядом с конем Бошкина, они приняли ее за арестованную.

— Конвоируешь, Федос? — спросил тот, что похаживал по дороге.

— Гы-гы-гы… Конвоирую… — как тебе сказать? — ее сердце… Гы-гы… Проверяйте… Если что, могу проконвоировать и в другом смысле…

— Вот как! — воскликнул полицейский у будки и сразу же очутился возле Нади. — А-а, так это же из Нивы…

Не ожидая приказа полицейского, Надя стала показывать ему, что несет в своей плетеной лозовой корзине. Большой горшок, доверху наполненный маслом, десятка два яиц, завязанных в белый ситцевый платок, и для себя, на время дороги, кусок сала и краюха хлеба. Что и говорить, продукция довольно мирного характера. Полицейский ощупал карманы пальто, взглянул на ноги.

— А за пазухой что? Листовок нет?

— Ищите, — и Надя начала расстегивать пуговицы пальто.