Микола Ткачев - Сплоченность [Перевод с белоруского]

— Не надо, — безразлично пробормотал полицейский и, взглянув на Бошкина, который боком сидел в седле и ждал, сострил: — За пазухой обыск сделаешь ты, Федос, ладно?.. Го-го-го…

— Нахал! — не выдержала Надя и решительно двинулась вперед.

Следом за ней под гоготанье постовых тронулся Федос. Он несколько минут ехал молча, усмехаясь про себя. Увидев, что командир конной группы машет рукой — приказывает подтянуться, сказал:

— Кличут меня. Ну и собака! Отпустил, а теперь зовет.

— Дисциплину любит. Что ж тут плохого?

— Какая там дисциплина! Выскочка он! С форсом любит мимо комендатуры проехать… Как же быть? Я хочу еще поговорить с тобой. Где ты будешь?

— Где? — Надя едва заметно вздохнула и, подумав, не торопясь ответила: — На базаре.

— Я тебя найду там.

Он пришпорил коня и поскакал. Словно гора свалилась с Надиных плеч. Она облегченно вздохнула и, переждав, пока Бошкин скроется за поворотом, повернула в переулок. На минутку остановилась у двора бывшей конторы «Заготскот», расположенной на углу переулка и Зареченской улицы. Теперь здесь помещалась немецкая торговая контора «Восток». Возле нее было многолюдно. С корзинами и мешками, с гусями и курами в руках в длинной очереди толпились люди. В стороне, под высоким и плотным дощатым забором, стояло несколько крестьянских телег. За большими стеклами окон были видны два пожилых немца. Покрикивая время от времени на покупателей, они бойко торговали.

— Ну как же это можно один стакан? — слышала Надя женский голос из конторы. — Это же такой гусь! Насыпь еще один!

— Никс, нике… Соль маль… Самолетом… гу-гу… сюда… — объяснял немец.

— Ну, тогда отдай гуся назад. На базар понесу продавать. Слышишь? Отдай! — настойчиво говорила женщина.

— Пашоль… свинья! — вдруг крикнул продавец и, схватив женщину за плечи, вытолкнул из конторы.

— Хапуги!.. — послышался голос.

В толпе зашумели. Какой-то старик, обращаясь к обиженной женщине, громко сказал:

— Э-хе-хе… Пошел бы я сюда, если б не приспичило…

Надя постояла еще минуту и затем решительно зашагала от конторы. Прошла по одному переулку, повернула во второй. Ей хотелось, минуя центр города, базарную площадь, где снова можно встретить Бошкина, незаметно пробраться к дому Перепечкина. Но и в переулках сегодня сновали люди.

Был базарный день, и потому запустелые улицы и переулки сегодня оживились. Слышался пронзительный скрежет несмазанных колес, свист кнутов, фырканье лошадей, людской говор. Надя хотела остаться незаметной, невидимкой проскользнуть по улицам. Ей казалось, будто все смотрят на нее, следят за ней. Она настойчиво твердила себе: держись возле домов, не выделяйся.

Немного успокоилась, когда впереди, с правой стороны ближайшего переулка, показался дом с зелеными ставнями. Дом Андрея! Над крышей его простирались ветви старого клена. Напротив дома — небольшой сквер, окаймленный молодыми каштанами. И клен и каштаны щедро выбелены зернистым, словно рис, инеем.

Подойдя к дому, она вдруг услышала пьяные крики и песни. До ее слуха долетели отдельные немецкие слова. На одном из подоконников Надя заметила шапку с орлом на высоком околыше. Все стало понятным. В дом сейчас нельзя показываться. Как же быть? Она перешла на противоположную сторону улицы, к скамье, стоявшей под низким каштаном, и, поставив корзину, принялась перевязывать шнурки на ботинках, незаметно поглядывая на дом с зелеными ставнями. Несколько раз завязала и развязала шнурки, порылась в корзине, выбросила на дорогу три разбитых яйца, перевязала платок на голове — минут десять провозилась, а из дома Перепечкиных никто не показывался. «Пойду на другую явочную квартиру», — решила она и взяла в руки корзину, но в это время во дворе Перепечкиных стукнула калитка.

— Эй, паненка! — окликнул ее знакомый голос. — Вижу у тебя яички есть. Может, продаешь?

Перед ней стоял Андрей. Стройный, широкогрудый, он спокойно и безразлично, как на незнакомую, поглядывал на Надю и незаметно косился на окно своего дома, на соседку, шедшую с ведрами за водой. Надя так же спокойно и безразлично ответила:

— Продаю, господин полицейский.

— Неси сюда… О, какая закуска будет! Ну, чего медлишь… Давай быстрей, некогда. Слышишь, гулянка идет! — тряхнул Андрей длинным русым чубом в сторону дома.

— Гуляйте — ваше дело. Только я на соль меняю яички.

— Вот еще! Соль, соль!.. Ну, аллах с тобой! Давай в хату…

Она перешла через дорогу и зашла во двор.

— Что за гулянку ты устроил?

— Не я… Сами приперлись… вспрыскивать мое повышение.

— Какое?..

— Назначили командиром хозяйственного взвода… Ты не волнуйся. Передашь в сенях…

— А если кто выйдет?

— Я объясню…

В сенях остановились. Надя, наклонившись над корзиной, тревожно поглядывая на двери, быстро вынула горшок и передала Андрею.

— Сверху масло, на дне — письмо, листовки.

— Молодец, — не удержался Андрей, пряча горшок в какой-то ящик за дверью. — Листовки пустим ночью… Ну, я тоже кое-что приготовил, — он вынул из кармана френча пачку табаку. — На, передай, как можно скорей… Что еще?

— Все.

— Иди… Будь здорова!..

Она вышла из сеней и заторопилась на улицу.

Это утро в Калиновке было особенным.

Первое, что бросилось в глаза людям, когда они проснулись, — выпавший за ночь снег. Белый-белый — даже глаза слепит, — он толстым пластом покрыл землю. Люди ждали его давно, но он в этом году запоздал и только теперь устлал землю своей пушистой пеленой. Под этой пеленой скрылись пепелища и руины, бурьян и лебеда, выросшие за лето на пустырях.

Андрея снег не удивил, он еще ночью видел, как с темного неба непрестанно падали густые снежные хлопья. Его, как и многих в городе, занимало другое.

— Новости! Слышите? Новости! — сообщила мать Андрея, входя в дом с ведром воды. — У колодца говорили. Советских листовок по городу — тьма. Говорят, где-то фашистов очень много побили.

— Что ты трубишь, старуха? — отозвался сидевший у печи отец Андрея и, прекратив крошить табачный корень, подмигнул сыну: — Забирай эту агитаторшу! Пусть на улице не звонит! В жандармерию ее!

— Вот старый пень! Своим же говорю, а не на улице, — обиженно проговорила мать и, вылив воду в кадушку, снова пошла к колодцу.

— А интересно бы посмотреть… как люди там дивятся, а? — взглянул старик на Андрея, лежавшего на постели у окна.

— Сходи, отец… Расскажешь потом… Только смотри, осторожно.

— Не бойся… В жандармерию не попаду… — ответил старик, надевая на себя кожух.

— Да и людям в глаза не бросайся… А то отгонишь от листовок, подумают, что шпионишь. Знают же, что сын — у тебя — полицейский.

— Знают… И как косо глядят. За что такое мученье?..