Бела Иллеш - Обретение Родины

Вопреки своему обыкновению лысый майор на этот раз ел мало, а пил много. Он усердно подкармливал Плуто, и пес окончательно к нему привязался.

— Вижу, вы большой друг собак! — сказала с улыбкой жена Берека.

— На то есть причины, — ответил Балинт. — Собак я люблю. Они храбры в бою и снисходительны после победы.

И он рассказал одну любопытную историю из периода воронежской битвы. Перед слушателями предстал ландшафт «петли смерти» на Дону, где с конца июля 1942 годя по середину января 1943-го было пролито много гонведной крови. Увидели они перед собой и извилистый Дон, кативший свои желтые волны между голыми урывскими холмами, и зеленые топкие болота, и вклинившиеся в безбрежные нивы тычихинские леса…

— На второй день воронежского прорыва, — говорил он, — когда остатки венгерской армии, несколько десятков тысяч мадьяр, бросая все, побежали на запад, выпал глубокий снег, больше метра толщиной. Он шел день и ночь и в буквальном смысле поглотил многие сотни, а может, и тысячи гонведов. Но погребенные под снегом люди замерзают не сразу. Разумеется, помощь им должна быть оказана вовремя, иначе рано или поздно они все равно погибнут. Вот это-то «рано или поздно» длится для гибнущего человека иногда очень долго, страшно долго.

Командование Красной Армии получило сведения, что на огромном пространстве к западу от донской «петли смерти» под снегом заживо погребено множество венгров. Помочь им оказалось совсем не легко. Равнина, похоронившая в своих сугробах тысячи гонведов, тянулась, казалось, бесконечно. На западной границе этого гигантского поля еще шли бои, в ходе которых советские бойцы гнали перед собой остатки гитлеровских и венгерских частей. А на его восточном крае советским людям уже предстояло позаботиться о судьбе около семидесяти тысяч венгерских военнопленных, что тоже было вопросом не простым, особенно в свирепый буран, заносивший и делавший непроходимыми все дороги.

Балинт с минуту помолчал.

— Ну, о трудностях я, пожалуй, сказал достаточно. Пора сообщить, как их побороли. Удалось этого достигнуть с помощью собак. Умные, смелые, выносливые сородичи Плуто поспешили на выручку обреченным на смерть гонведам. Уж не знаю, кому пришло в голову такое решение, но факт остается фактом: четырнадцатого января, на другой день после прорыва фронта, командование Красной Армии выслало на снежную равнину двенадцать вездеходов, и они направились в разные стороны. На каждой машине находились санитары с едой, водкой, перевязочными материалами и медикаментами, а также по дюжине собак-лаек. Следом шли конные сани, двигавшиеся по снегу более уверенно, чем машины. Собак выпустили на снег, который на непрерывном ветру к этому времени подмерз, а машины и сани рассеялись по всему полю, как было заранее предусмотрено. Тоскливым, серым и страшным представлялось это поле. Но лайки себя здесь чувствовали в родной стихии. Прежде чем отправить их на розыски, им дали обнюхать одежду и обувь гонведов, затем скомандовали:

— Вперед! Вперед! Ищи!..

Собаки ловко находили под снегом и удивительно быстро откапывали заживо погребенных гонведов. Случалось им отрывать уже замерзшие трупы, а иногда только потерявших сознание, окоченевших, но еще живых людей. Лайки волокли их к ближайшим саням или машинам, а мертвецов оставляли на снегу. Таким образом, за неполные сутки была спасена жизнь более чем полтысячи гонведов.

Воцарилась долго не прерываемая тишина.

— Еще нет и двух лет, а мы вспоминаем о воронежской битве так, словно она была в далеком прошлом, — задумчиво проговорила жена Берека.

Воспоминания с такой остротой овладели душой Балинта, что он вскочил, не в силах усидеть на месте… Ему хотелось куда-то идти, бежать поскорее и далеко-далеко. Однако он снова сел, и взгляд его совершенно случайно упал на стену, где висела чья-то фотография в рамке орехового дерева. Она изображала какого-то седоволосого человека. Балинт долго вглядывался в эту карточку, потирал лоб, то и дело оборачивался к присутствующим, как бы прося подсказать, кто перед ним, и снова смотрел на стену.

— Вы знали моего отца? — спросила жена Берека.

— Его убили? — вопросом на вопрос отозвался Балинт.

— Его выпустили из тюрьмы, когда он уже был при смерти. Не имел сил ни ходить, ни даже разговаривать, Он умер в этой самой комнате. Вы его знали?

— Да, знал. Мы познакомились с товарищем Цабаном в тысяча девятьсот шестнадцатом, когда нашу воинскую часть отозвали с румынского фронта обратно в Будапешт. Имя его я слыхал, конечно, и раньше. Мне было известно, что он не просто учитель, член социалистической партии, а проповедник социалистических идей. В наказание за его деятельность власти ежегодно перебрасывали его из одного села в другое. Но так как преследования не изменили его убеждений, а если и изменили, то совсем не в ту сторону, как хотелось бы властям, его в конце концов вовсе отстранили от службы. Руководство социал-демократической партии не слишком беспокоилось о судьбе Шаму Цабана. Оно считало отстраненного учителя полусумасшедшим, если не окончательно рехнувшимся, ведь Цабан был одержим одной идеей! Рабочая партия должна была, по его мнению, взяться также и за организацию сельскохозяйственных рабочих, и тогда объединившиеся рабочие, батраки и трудовые крестьяне превратились бы в непобедимую силу. Еще будучи учителем, он проповедовал раздел земли, а позднее много и часто говорил о социализме. И хотя мысли свои формулировал не вполне точно, по существу, имел в виду создание государства рабочих и крестьян. Разумеется, социал-демократические бонзы, презиравшие Цабана как «горластого» мужика, в то же время боялись его. Они смотрели на него как на безумца, во всяком случае, повсюду об этом трубили. Да разве и впрямь не безумец какой-то обремененный многодетной семьей, безработный учителишка, объявивший на свой страх и риск войну всемогущему помещичьему землевладению? Ясно, что он не в своем уме!

Рассказывал все это лысый майор так, будто делал доклад: приводил факты и черпал из них свое вдохновение.

— Маленький учитель ушел от нас как герой: умер, но победил! — заключил он после продолжительной паузы свое повествование. — Четверть века назад вывод из этой истории прозвучал бы так: «Победил вопреки тому, что был прав». А я, который провел двадцать лет в Советском Союзе, скажу сейчас иначе: «Победил, потому что был прав».

Все слушали молча, никто не проронил ни слова.

— Да, я сегодня как-то особенно остро ощущаю разницу между прошлым и будущим, — проговорил со вздохом Балинт.

Ночевать Балинт остался у Береков. Проснулся он в пять утра. Имре уже успел приготовить к этому времени кофе. После двух чашек крепкого черного напитка лысый майор почувствовал потребность продолжить начатый вчера разговор.