Николай Григорьев - Двенадцать поленьев

А докладчик не даёт опомниться:

— Юденич у ворот Петрограда! Осатаневшие банды белогвардейцев штурмуют город Октября. Новоявленные версальцы, они жаждут потопить в крови нашу славную, нашу гордую северную коммуну! Допустим ли мы, товарищи, себя до такого позора?

Докладчик закашлялся, отмахиваясь от коптящих языков пламени. Факельщики посторонились.

Некоторое время в наступившей тишине было слышно только потрескивание горящего мазута.

И вдруг — как раскат грома — тысячеголосая клятва:

— Умрём за революцию!

Кончился митинг. Рабочие и красноармейцы осадили Луначарского, к нему потянулись руки с записками.

Это были не вопросы к докладчику. Люди подавали заявления о приёме в партию.

И об отправке на фронт.

Так на брянских заводах, как и по всей стране, перед лицом смертельной опасности для Советской власти, началась «партийная неделя»...

Все бойцы бронепоезда вступили в партию. Их пришёл поздравлять Анатолий Васильевич Луначарский.

— Будем теперь считать ваш бронепоезд коммунистическим!

Бойцам выдано кожаное обмундирование. Каждый получил куртку, брюки, ботинки с крагами, кожаную фуражку. Оделись бойцы в новенькое, построились — и красиво и внушительно: будто не одежда, а боевые латы поблёскивают.

Анатолий Васильевич был гостем на самодеятельном концерте, где ребята с бронепоезда спели, сплясали, прочитали стихи.

— Кончайте войну, товарищи, и за работу, — сказал Луначарский. — Впереди у нас сказочно заманчивые дела. Будем учиться. Будем развивать культуру завоевавшего власть пролетариата — культуру, по глубине и богатству содержания ещё невиданную. Будем строить коммунизм!

Бронепоезд «Гандзя» не застоялся на заводе. Заново одетый в броню, с более мощным, чем прежде, вооружением, он был двинут под Орёл. На всех боевых постах — у орудий и пулемётов — стояли коммунисты.

Каждый понимал, что после Орла отступать уже некуда. «Победа или смерть в бою!»

На фронт прибыла дивизия Латышских стрелков; в боях с белогвардейцами она не знала поражений.

«Гандзя» вошла в колонну бронепоездов с задачей: массированными артиллерийскими ударами содействовать успеху латышей.

Двадцатого октября, после кровопролитного сражения, Орёл был очищен от врага.

— Кто живёт в клетках?

Уже слышу ответы, бойкие и дружные голоса:

— Канарейки живут в клетках!

— Попугай!

— А у нас в клетке чижик!

— В зоопарке тоже клетки. И обезьянки в клетках, и тигры, и медведи, и серые волки...

— А у слона клетка без крыши, только забор. Потому что слон не выпрыгнет. Он очень тяжёлый.

— И у жирафа клетка без крыши. Потому что у него шея длинная, как труба. Он питается листьями с деревьев.

— Правильно. Всё правильно... А знаете, кто ещё живёт в клетках? Пожалуй, и не догадаетесь...

Письма!

Да, да, каждое отправленное письмо хоть немного, но обязательно поживёт в клетке.

Вот на улице почтовый ящик. Подходят люди и опускают письма.

Бабушка просунула в ящик открытку с картинкой. Это поздравление внучке. В город Псков.

Привстал на цыпочки школьник и тоже дотянулся до щели ящика. Он послал письмо в Москву товарищу. У школьников свои дела!

Остановился солдат. У него письмо в республику Коми. Должно быть, рассказывает матери, как красив Ленинград.

Из швейной мастерской, что напротив, выбежала девушка с напёрстком на пальце. Она на минутку, только до почтового ящика. Портниха шлёт письмо в Братск.

Всё наполняется и наполняется почтовый ящик...

Но вот подъехала маленькая юркая машина. На ней надпись: СВЯЗЬ.

Выходит шофёр, в руках брезентовый мешок.

Этот мешок — особого устройства. Подставишь его под ящик — щёлк, щёлк! — и ворох писем в мешке. А донышко ящика опять защёлкнулось.

Поехали дальше.

Машина с надписью СВЯЗЬ снуёт по улицам и переулкам города, не пропуская ни одного почтового ящика.

Так кружит пчела, перелетая с цветка на цветок.

Пчела, набрав нектара, улетает к себе в улей.

А машина, нагрузившись письмами, мчится на Главный почтамт.

Таких юрких почтовых машин колесит по городу множество. И все съезжаются к Главному почтамту.

Фырчат, толпятся машины во дворе. А большие круглые часы строго напоминают:

«Скорее сдавайте почту, скорее!»

Первым возвратился на почтамт Миша Стуколкин.

Открыл кузов машины.

Мешки полны писем и от этого толстенькие, грузные.

— Ну, тюлени, выползайте! — Стуколкин кивнул на часы. — Прохлаждаться некогда! — Мешки, конечно, не пошевелились. Ведь это же только мешки. Но Стуколкин парень весёлый, любит побалагурить. Он сделал устрашающие глаза:

— Ах вы, лентяи! Ну, сейчас проснётесь!

Да как примется выбрасывать мешки из кузова.

Из кузова — да на транспортёр, на транспортёр!

А это — бегущая лента.

Подпрыгивая на ленте, мешки помчались внутрь помещения.

А вот и клетки для писем.

Долго ли здесь письмам жить?

Нет, недолго — только до поезда.

Но сперва придётся распаковать мешки.

Вот мешок из автомашины Стуколкина. В нём перемешались разные письма: тут и от бабушки — в Псков, и от школьника — в Москву, и от солдата — в республику Коми, и от портнихи — в Братск... И ещё много всяких писем. Не затолкнёшь же мешок с ними в один поезд!

Письма надо разложить по адресам.

Но на почтамт навезены горы мешков! Мыслимо ли всё это рассортировать?

А есть машина.

Эта удивительная машина напоминает гостиницу.

В ней несколько этажей, и на каждом этаже коридор.

По коридорам друг за дружкой бегут письма — разыскивают свои клетки.

Над клетками надписи: «Москва», «Псков», «Братск»...

И ведь не ошибутся! Бабушкино письмо не забежит в клетку «Республика Коми», а письмо школьника не сунется в клетку «Псков».

Машина устроена так, что каждое письмо найдёт своё место.

Управляет этой машиной-гостиницей девушка-оператор.

Вот она сидит за клавишами.

Но здесь на стене тоже большие строгие часы.

Под часами — расписание поездов.

Взглянет девушка на часы, на расписание — и начинает ещё проворнее перебирать пальцами.

От этого письма ещё быстрее устремляются по коридорам, перебегают с этажа на этаж. А вдогонку им — всё новые, всё новые... С разбегу письма запрыгивают в клетки, где уже и без того немалая теснота.

Но вот девушка-оператор встаёт со стула.

Как только она перестала нажимать на клавиши — жизнь в гостинице замерла.