Николай Григорьев - Двенадцать поленьев

А начальник — опять к телефону.

— Извините, — говорит, — нас прервали... Так для чего же всё-таки сумка на тысячу писем?

Из Москвы отвечают:

— У нас тут кругом новые дома. Так вот, к одному из жильцов каждый день приходит тысяча писем...

— Тысяча писем! — ахнул ленинградец. — К одному человеку!

— Притом каждый день, — подтвердил москвич. — Для этого адресата держим отдельного почтальона. И всё равно не управляется. Просит дать большую сумку.

— Да что же это за адресат такой удивительный? Хоть назовите!

И москвич назвал:

— Юрий Алексеевич Гагарин. Первый в мире космонавт. Ему отовсюду поздравления — из всех стран, от всех народов. Так что срочно высылайте большую сумку.

— Ясно, — сказал начальник. — У нас в Ленинграде знаменитый сумочник. Мастер, известный на всю страну! Так что не беспокойтесь...

Оделся, схватил фуражку — и в метро.

Приехал на фабрику кожаных изделий.

Вот и сумочник.

Это старичок с сильными и ловкими, как у молодого, руками. А кончики пальцев тёмные — от многолетней работы с кожами.

Познакомились.

Почтовый начальник заказал большую сумку и говорит:

— Только уж, пожалуйста, сделайте получше!

Старичок нахмурился. Недоволен такими словами.

— А я, — отвечает, — всё делаю только хорошо. Плохо не умею. Так уж свои руки приучил. С малолетства мои руки понимают красоту работы.

Прошёл день, другой — и сумочник сам приехал на почту.

В руках небольшой пакетик.

А как разорвал бумагу да расправил сумку — заняла она весь стол: большая коричневая сумка на широком ремне.

Девушки-почтальоны, конечно, тут как тут.

Стали примерять новую сумку.

Примерила одна:

— Девчонки, да эта сума-сумища совсем лёгкая. Как пёрышко! Из чего это она? И не кожаная и не брезентовая...

Примерила другая:

— И вправду, какой-то чудо-материал! Наши сумки куда тяжелее.

Примерила третья — и к зеркалу.

— А какая, — говорит, — нарядная. Я бы с такой сумкой сама пошла Гагарину письма носить!

А начальник:

— Ладно, ладно, давайте сюда сумку. И без вас найдутся в Москве почтальоны.

И он стал запаковывать сумку для отправки.

Тут старичок сумочник достал из кармана заранее приготовленное письмо.

— А это, — говорит, — от меня Юрию Алексеевичу поздравление. Хочу, чтобы доставили ему моё письмо в этой новой сумке.

Юрий Алексеевич Гагарин погиб. Но мы никогда его не забудем. О нём слагаются стихи, легенды, песни.

А почтальоны рассказали мне эту быль про Большую Сумку.

Вот почта. Зайдём на минутку.

Пока я буду сдавать телеграмму, — осмотрись: всё ли тебе здесь знакомо?

Стеклянный заборчик перегораживает комнату. В нём окошки. Над окошками надписи.

Вот здесь можно купить конверт, марку или открытку.

А здесь примут посылку.

Вон к тому окошку подходят старые люди, получают пенсии.

Есть окошко, где можно подписаться на газеты, журналы.

Есть окошко с надписью: СБЕРКАССА...

Что ещё на почте?

Обрати внимание на высокий узкий домик. В нём темно. Но, едва ступишь на порог домика — внутри приветливо зажжётся огонёк.

Огонёк приглашает снять с аппарата телефонную трубку.

Из домика можно переговорить с любым городом.

Можно и с заграницей. Если, конечно, у тебя есть друг в дальних странах.

Не обзавёлся ещё таким другом? Дай срок, появится и далёкий друг. Непременно. В жизни у тебя будет много- много друзей.

А пока присядем. На почте можно и отдохнуть.

Вот свободные стулья. Погляди, как уютно. Вокруг нас с тобой цветы...

Но всегда ли здесь было так уютно и красиво?

Представь себе, что цветы завяли.

Побитые морозом, они, как грязные тряпки, повисли на горшках.

Окна стали для людей опасными. Пришлось их заложить кирпичами и мешками с песком.

Электричества в городе не стало.

Но не сидеть же в темноте!

Одну из чернильниц наполнили керосином. Выпустили наружу фитилёк, зажгли. Капелька огня, а всё ж таки видно, что руки делают!

Приветливого домика не стало. Его разрубили топором на щепки.

Дров нет, а надо согреться. Иначе не поработаешь...

Это было во время блокады Ленинграда.

На Советский Союз напали немецкие фашисты, и Ленинград стал фронтовым городом...

Почтальон Петрова наполнила сумку письмами.

Она спешила в госпиталь.

В госпитале, куда Петрова доставляет почту, умирал раненый солдат. Лекарства не помогали...

«И не помогут! — сказали доктора. — Если не будет письма от товарища, с которым этот солдат был в бою!»

Весь госпиталь знал подробности геройского боя. Два солдата отбивались в окопе от фашистов. За Родину стояли насмерть...

Один солдат очнулся только в госпитале.

А другой?

Другой пропал.

И теперь раненый в бреду и наяву требовал:

«Узнайте, где Ахмедов. Он мне жизнь спас! А сам... Ох, замучают фашисты Ахмедова, если в плен попал!»

Едва Петрова заходила с сумкой в госпиталь, как её окружали раненые, которые уже могли передвигаться.

Петрова уже раздала письма, газеты. Но раненые не расходились.

— Тётя Глаша, а Кулешу?.. Опять нет ничего?

— Ребятушки! — говорила Петрова. — Не разрывайте вы моё сердце на части. Сама понимаю беду...

И вдруг — весточка. Долгожданная! Сегодня в сумке у Петровой письмо.

Кулешу — от Ахмедова.

Заторопилась тётя Глаша в госпиталь — а тут воздушная тревога. Застучали зенитки. В небе заклубились дымки разрывов.

Сунься-ка на улицу, схватят — и в бомбоубежище. Да ещё накажут за нарушение правил.

Почтальоны, томясь, сидели с наполненными сумками.

Наконец в репродукторе щёлкнуло, и зычный голос объявил:

«Отбой воздушной тревоги! Отбой...»

Петрова первой бросилась к выходу, но пошатнулась и села на табурет.

Подружки-почтальоны — к ней.

А Глаша:

— Не пугайтесь, девушки, я здорова. Идите. Отдохну — и за вами.

Каждая, уходя, сняла с полки пакетик — свой дневной паёк хлеба.

Ломтик — два раза откусить. Это был для ленинградцев и завтрак, и обед, и ужин.

Но тётя Глаша и этого не съедала. Тайком от подруг клала пол-ломтика в другой пакет. Очень уж одна из девушек-почтальонов страдала от голода. Даже плакала.

Глаша считала себя крепкой, выносливой. Но, как видно, чересчур понадеялась на свои силы. Теперь и с табуретки не встать.

«Ничего, ничего, — подбадривала она себя. — Хлебушка поем да кипяточком запью. Ножки и побегут».

Вдруг будто гром ударил в комнате. Пол так тряхнуло, что Глаша упала с табуретки. В ту же минуту сделалось ослепительно светло.

Глядит — а стена отделилась от потолка и разваливается на части.

«Снаряд! — подумала Глаша. — Фашистская артиллерия ударила!»

Каким-то чудом уцелела полка. На ней по-прежнему белел пакетик.