Борис Бурлак - Левый фланг

Ягодина открывалась постепенно, из-за поворота горного шоссе, ведущего в Моравскую долину. Город был еще затянут слабым утренним дымком. Полусонный на вид, тыловой город. А давно ли в пролетах этих улиц стояли противотанковые пушки, день и ночь плескался огонь на мостовых, звенели, как литавры, крыши от осколков и барабанной дробью автоматов наполнялись городские площади.

Лебедев попросил Митю остановиться у старого, давно некрашенного домика, что глянул на него удивленными окошками.

— В твоем распоряжении два часа, — сказал ему Строев.

— Спасибо, товарищ полковник.

— А мы со старшиной прокатимся до Моравы.

Борис выждал, пока тронется машина, и постучал в крайнее от ворот окно. Прислушался — никакого движения в доме. Постучал еще. И опять тихо. Неужели Неда ушла с партизанами? Но вот она прильнула к запотевшему оконному стеклу и тут же отпрянула в глубь комнаты. Дома! — у него гулко забилось сердце, он даже привалился к дверному косяку, чтобы унять себя немного перед встречей с ней.

— Бо́рис, — громким шепотом сказала Неда, открыв дверь.

Он наугад, как слепой, вошел в полутемный коридорчик, обнял ее, расцеловал.

— Бо́рис, Бо́рис… — говорила она с тем акцентом на первом слоге, который нравился ему больше всего на свете. — Я нэ думал, што ты придэш.

— Но я же обещал, — он поднял голову, и увидел позади нее, на внутреннем крылечке, ее мать. Увидел — и вспыхнул, застеснялся.

— Мо́лимо, мо́лимо. Прходытэ, в кучу, — ласково сказала мать, совсем еще молодая женщина.

Неда взяла его за руку и повела в темень коридора. Он шел все так же наугад. Он бы всю жизнь так шел за ней, лишь бы не расставаться. В комнате взглянул на часы: как, разве прошло десять минут? А у него всего-то два часа, только два и ни минуты больше.

Мать Неды засуетилась, начала накрывать на стол.

— Будэм ест, — сказала Неда.

— Нет-нет! Ни в коем случае! — Он испугался, что может потерять еще целый час за этим завтраком, и начал объяснять ей, как мало у них сегодня времени.

Мать Неды, горестно вздохнув, поспешила оставить их вдвоем. Ну что можно сказать на прощание, если ты прощаешься каждый раз? Неда расплакалась. Тогда он принялся неловко, растерянно успокаивать девушку, гладил ее черные, как сама шумадийская ночь, жестковатые прямые волосы и говорил сбивчиво, путаясь:

— Наша дивизия уходит за Белград, кажется, в Венгрию, но война скоро кончится… Я увезу тебя в Россию, мы будем приезжать в Югославию часто, часто. О, как мы будем счастливы, моя Неделька!.. А до конца войны совсем недалеко, теперь уж несколько месяцев, я знаю…

Она перестала плакать, сказала твердо:

— Я тож буду ваэват. Лучшэ борба.

— Нет-нет, ты останешься дома, с матерью. Ты должна беречь себя, и мы скоро, очень скоро встретимся!

Неда отрицательно покачала головой.

— Да пойми ты, наконец! — Он с жаром стал доказывать ей, как важно для него, чтобы она оставалась дома, вне всякой опасности, тогда и с ним ничего не случится, потому что он будет спокоен, совершенно спокоен за нее.

— Харашо, Бо́рис.

— Ну вот и договорились.

Теперь она с благоговением смотрела на него черными блестящими глазами. Ее всегда приподнятые брови ломко изогнулись, обидчивые, капризные губы ждали. И не дождавшись, она обняла его отчаянно. Но тут же отпустив, Неда плавно прошлась по комнате, словно по таборному кругу, остановилась за его спиной, крепко-накрепко сжала его голову тонкими руками и спросила тихо, но решительно:

— Бо́рис, хочэш, я стану тваэй, сэчас?

— Что ты? Что с тобой? — испугался он.

Руки Неды разомкнулись, упали ему на плечи.

Они долго молчали, не находя, о чем говорить после этого. Неда стыдилась своего порыва: боже, что подумает Бо́рис?.. А он курил одну сигарету за другой, окончательно убедившись в том, что Неда-Неделька любит его, любит! Как хорошо, что он еще раз приехал в Ягодину, иначе оставались бы глухие, неясные сомнения. Он украдкой глянул на часы: скоро должен вернуться с Моравы полковник Строев.

— Неда, спой мне что-нибудь.

— Да-да, лучшэ пэт, чэм гаварит!

Она испытующе посмотрела на него: нет, он не приказывает, а просит, как и раньше. Сняла гитару со стены, присела напротив Бориса и, легко, изящно положив ногу на ногу, запела его любимую — «Мой сокол». Ее звучный голос нравился ему, особенно когда она переходила на берущий за душу цыганский полушепот. Зная это, она сдерживала себя, пела негромко. Но мелодия нет-нет да и вырывалась вверх, как тот сокол, о котором песня. «Иван Григорьевич прав — в сербках есть что-то цыганское, раздольное», — думал Борис. Он смотрел на Неду ясными ребячьими глазами, опершись острым подбородком на туго сплетенные пальцы, и не столько слушал, сколько любовался ею.

Мать Неды осторожно приоткрыла скрипучую, рассохшуюся дверь. Постояла, послушала, ситцевым фартучком вытерла глаза. На нее никто не обратил внимания. Неда пела уже другую песню, где тихая, задумчивая грусть перемежалась буйной скороговоркой. Она умоляла, жаловалась, угрожала и опять взрывалась от избытка чувств. Он, кажется, слышал что-то похожее очень давно, в мальчишеские годы, — тогда такое называлось пренебрежительно: ж е с т о к и м и р о м а н с а м и. Но сейчас и этот старинный, «жестокий», романс приобрел для него новый смысл. Отчего бы это? От настроения? Нет, не только. Наверно, и оттого, что в душе с годами прибавляется все больше новых струн, — в меру пережитого.

Под окном просигналила машина. Борис очнулся, встал. Неда, так и не допев, тоже встала. Он опять глянул на часы: прошло не два, а три часа. Какой все же человек — полковник Строев.

Борис наскоро пожал руку матери. В полутемном коридорчике простился с Недой, но она тут же метнулась вслед за ним.

— Вот она какая у тебя! — весело встретил их Иван Григорьевич, едва они показались в широко распахнутой двери. Он по-военному представился Неде как фронтовой товарищ капитана Лебедева, потом взял ее руку, поднес к губам.

— Ну, дорогая девушка, не забывайте нашего Бориса.

Машина тронулась.

Неда прильнула к точеному столбику крыльца — своей единственной опоре. Ступенькой выше остановилась ее мать, с опозданием появившаяся в дверях. Так и стояли они до тех пор, пока автомобиль не скрылся из виду.

Иван Григорьевич устроился рядом с Митей, который гнал виллис напропалую. Казалось, старшина хотел поскорее преодолеть опасную для Бориса зону притяжения, где оставалась его Неделька, его Шумадиночка, — первая и, может, последняя любовь. Кто знает, что их ждет всех там, на севере, за Белградом.

Белград выдвигался из-за горы Авала с кинематографической быстротой. Какой, в самом деле, белый город! Майор Зарицкий жадно рассматривал его между извивами двух трещин на ветровом стекле «оппель-адмирала». Город быстро наплывал, широко, раскинув крылья от Савы до Дуная. Уже были ясно видны окраинные кварталы, за ними возвышался главный амфитеатр югославской столицы.