Борис Бурлак - Левый фланг

Он придерживался золотого правила: не убеждай людей в том, в чем они сами давно убеждены, — иначе твое слово потеряет цену, а сначала постарайся понять их настроение. Что ж, старые солдаты были настроены на боевой лад. Однако он точно уловил, как взволнованы сегодня новички, которые немало понаслышаны о немецких окружениях начала войны, как они тайком, с надеждой посматривают вслед ему, начальнику политотдела. С них и надо начинать. Пусть видавшие виды бойцы расскажут новобранцам, что не так страшен черт, как его малюют. Это будет лучше. Такие собрания и нужно провести во всех без исключения ротах и батареях, тем более, что ветераны — они же и коммунисты. Как он раньше не догадался сделать этого? Но кто же знал, что еще придется воевать в проклятых окружениях.

Под вечер в бондаревский полк прибыл истребительный противотанковый дивизион. Лецис решил взглянуть, как устраиваются на новом месте и артиллеристы.

Среди них тоже было много незнакомых лиц, и он подумал, что давненько, выходит, не навещал истребителей танков. Непорядок. Хотя личный состав таких перволинейных подразделений обновляется быстро, как и в пехоте, но это не оправдание для него.

— Разрешите обратиться, товарищ подполковник?

Лецис поднял голову и встретился лицом к лицу с сержантом в нагольном полушубке, который стоял перед ним навытяжку, молодо расправив плечи.

— Да, пожалуйста, — сказал он и поискал глазами, где бы тут присесть с устатка.

Он расположился на невысоком штабельке снарядных ящиков, а сержант все еще стоял по команде «смирно», не зная, как вести себя в таком случае. Лецис показал на свободное место рядом.

— Так что у вас, товарищ Тишин?

Микола заметно смутился оттого, что, оказывается, сам начальник политотдела знает его фамилию, и продолжал стоять перед ним, растерявшись окончательно. Лецис покачал головой, улыбнулся.

— Что же вы? Садитесь.

— Я постою, товарищ подполковник.

— Как будет угодно. Итак, слушаю. Я хочу вступать в партию…

— В чем же дело? Подавайте заявление. Рекомендации есть?

— Все есть, товарищ подполковник. Но, говорят, что меня могут не принять.

— Кто говорит?

— Тут один…

— И что говорит этот о д и н?

— Я же был на оккупированной территории, товарищ подполковник.

— Но в действующей армии вы, кажется, больше года. И награды у вас, кажется, есть. Так ведь, товарищ Тишин?

— Три ордена, ну и медали. — Вполне достаточно.

— Но, говорят, что ордена орденами, а…

— Как это так — ордена орденами? Конечно, награда — не пароль, по которому тебя немедленно принимают в партию безо всяких. Однако боевой орден — неплохая рекомендация.

— Значит, можно подавать заявление, товарищ подполковник?

— Вполне можно, — сказал Лецис и посмотрел в его юные доверчивые глаза.

— Но говорят, товарищ подполковник, что надо было вступать в партию в начале войны, а не в конце, что в конце-то войны любой и каждый норовит вступить.

— Кто это у вас тут занимается такой «политработой», с позволения сказать? Во-первых, любого и каждого мы не принимаем. Во-вторых, тот, что н о р о в и т вступить, сразу виден по полету.

— Извините, товарищ подполковник, мне уж хотелось все узнать, чтобы быть в партии как у себя дома.

— Верно, товарищ Тишин, в партии надо чувствовать себя именно как дома, а не как среди временных знакомых.

— Разрешите идти, товарищ подполковник?

— Да, пожалуйста, дел у вас сегодня хоть отбавляй…

Тишин торопливо козырнул, неловко повернулся кругом на льдистом, подтаявшем снегу и побежал к своему расчету. Он давно собирался поговорить с начальником политотдела, который, по слухам, стал большевиком в то время, когда его, Миколы, и на свете не было. И вот, наконец, сегодня, представился удобный случай. Теперь-то он уж ни в чем не сомневался, раз сам подполковник Лецис одобрил его намерение. Пусть этот старшина Нефедов, помкомвзвода, не упрекает его в том, что он будто бы выслуживается. Три ордена получил — выслужился. В партию решил вступить — опять чтобы выслужиться. Да перед кем? Перед смертью, что ли? И в чем его вина, если он вместе с земляками был перехвачен в поле немецкими мотоциклистами в сорок первом? А если воюет зло, не боится ни черта, ни дьявола, так ведь ему надо еще особо, дополнительно посчитаться с немцами — за Оксану.

— Где пропадал? — спросил недовольным тоном старшина Нефедов.

— Говорил с заместителем командира дивизии по политчасти, — нарочно, на высокой ноте, задиристо ответил Микола Тишин.

— Кто разрешил?

— Он сам и разрешил.

— Устава не знаешь! — повысил голос помкомвзвода.

— А я обращался вовсе не по службе, я по партийной линии.

— Ну и что он тебе сказал?

— Сказал, чтобы подавал заявление.

— Хм… — Нефедов осекся, швырнул сердито окурок в снег. — Бери лопату, хватит рассуждать.

Подумаешь, бери лопату! Да Микола готов был сегодня горы перелопатить. Он работал со своим расчетом до наступления темноты: раньше других расчистил орудийный дворик, по-хозяйски отрыл глубокую щель позади огневой позиции — на случай бомбежки или прорыва танков, даже устроил погребок для боеприпасов. Помощник командира взвода, в небрежно накинутой вразлет новой плащ-палатке, несколько раз проходил мимо тишинского орудия, но ни разу не остановился и ни о чем больше не заговорил с наводчиком.

Микола сноровисто орудовал лопатой и все думал о Лецисе, Он вспомнил, как однажды на Днестре батарейцы мылись в бане на закате солнца. В реке купаться было нельзя, — она была пристрелена до метра. И вообще все реки на войне совершенно непригодны для такого удовольствия, если не считать, конечно, тех вынужденных «купаний», которые иной раз устраивали немцы. А что такое фронтовая баня, да еще на маленьком плацдарме, — дело известное: пара трофейных железных бочек, в одной греется вода, а другая заменяет дезокамеру для белья и обмундирования. Тишин и его хлопцы только начали мыться, когда налетели «юнкерсы». И не успели они второпях одеться, как противник перешел в атаку. Микола в одних брюках первым бросился к орудию, а заряжающий Олесь Тимченко даже не стал искать в суматохе брюки, — он вымахнул из овражка вслед за ним в чьих-то подвернувшихся под руку кальсонах. Орудия стояли на открытой позиции и раздумывать было некогда: две немецкие самоходки еще днем засекли противотанковую батарею и могли накрыть ее сейчас беглым огоньком. Артиллеристы заняли свои места, с нетерпением ожидая появления самоходок в винограднике. Но противник, наверное, решил обойтись без них, — на виноградный косогор кучно высыпала одна пехота. Она тут же покатилась под уклон, чтобы с ходу ворваться в траншею дубровинского батальона. Что это наши медлят, не встают в контратаку? Микола переживал свое вынужденное безделье и все коротко поглядывал назад, на командира огневого взвода. Вот уже немцы, падая и спотыкаясь, преодолели частокол разрывов, поставленный на их пути батареями левобережной артгруппы, вот-вот они достигнут самой траншеи, и тогда вскипит отчаянная рукопашная — кто кого. Но в критический момент над траншеей поднялся комбат Дубровин, и рядом с ним другой, такой же высокий офицер. Микола, безотрывно глядя в панораму, узнал Лециса. «Ну, зачем ему-то рисковать собой?» — подумал он, терзаясь собственным бессильем. И тут, наконец, показались долгожданные самоходки. Тишин выстрелил без команды. Мгновенно завязалась артиллерийская дуэль. Время в бою — точно резина: то несколько секунд растянется во всю длину минуты, то минута сожмется так, что короче иной секунды… Немцев отбросили, да к тому же «юнкерсы» вдобавок лихо пробомбили по ошибке свою пехоту, когда она, несолоно хлебавши, отползала восвояси по нейтральной полосе. «Идем, ребята, домываться, что ли», — сказал Микола и увидел Лециса, который шел к ним по ходу сообщения. Подполковник остановился на земляной ступеньке, с недоумением, ничего не понимая, оглядел расчет и громко расхохотался. Тогда они, посмотрев друг на друга, тоже рассмеялись.