Борис Бурлак - Левый фланг

— Что, хлопцы, устроили вам немцы баньку? — весело спросил начальник политотдела.

— Мы только было разделись, товарищ подполковник, — сказал Тишин.

— Вид у вас действительно «банно-прачечный», но молодцы, не растерялись! Эти самоходки не посмели сунуться дальше виноградника.

— Жаль только, что не подбили.

— Если в каждой стычке подбивать по самоходке, то разве их напасешься на вас! — говорил начальник политотдела, сняв простую, солдатскую пилотку и вытирая пот со лба.

Микола не был уж таким худым и жидким, как старшина Нефедов, однако и он с удивлением и завистью смотрел на Лециса, который в плечах, наверное, пошире этого просторного хода сообщения. Он встретился с ним глазами и вдруг спросил его о том, о чем не положено бы ему спрашивать замкомдива:

— А почему вы, товарищ подполковник, сами лично поднимали дубровинцев в контратаку?

Нефедов осуждающе покосился на Миколу.

— Да, я погорячился, брат. Конечно, непорядок, верно, сержант, — будто вполне серьезно сказал он и, пожелав артиллеристам тихой ночи, направился к Днестру.

Микола провожал его взглядом до тех пор, пока он не исчез в подлеске, загустевшем от июльских сумерек…

…Лецис вернулся сегодня на командный пункт поздно вечером. Проголодался очень. Пожилой солдат Матвеич, ординарец, угощая его обедом и ужином — всем сразу, выговаривал ему просто-запросто, что это ведь совсем неосторожно, без охраны, с одним шофером, странствовать по лесу в такое время, когда только и слышишь — «окружение», «окружение»; что сам генерал трижды звонил по телефону и даже присылал адъютанта. Но Ян Августович был доволен, что облазил почти весь передний край дивизии. Он давно приучил офицеров политотдела самостоятельно вести рабочие карты, а не выпрашивать каждый раз обстановку в оперативном отделении штаба. «Любой из вас может в любой момент оказаться во главе батальона или — бери выше! — во главе полка, так что знать положение на передовой надо всякий час, наравне с операторами», — наставлял он своих политотдельцев. И уже многие заделались теперь строевыми командирами. Лецис охотно отпускал их на повышение, никому не жалуясь, что вот опять придется работать с людьми неопытными. Когда генерал просил у него кого-нибудь на строевую должность, он говорил комдиву: «Так и быть, отдам еще одного политработника. Для пользы дела. Пусть человек покажет, на что он способен. Может, в нем настоящий полководческий талант. Кстати, наши первые краскомы ведут родословную от комиссаров».

— Пойду к начальству, — сказал Лецис, пообедав и поужинав одновременно.

— А спать? — напомнил ему Матвеич.

— Вздремну часок на рассвете.

Венгерские зимние ночи, потревоженные войной, были непривычно серыми и водянистыми, как разбавленные чернила. Над всей задунайской стороной метались сполохи от бесчисленных ракет и орудийных выстрелов дежурных батарей. Падал мокрый снег, реденький и мелкий. В низком небе тарахтели, как старые телеги по мерзлым кочкам, немецкие ночные тихоходы. Ян Августович называл их еще по-своему: «ночные совы люфтваффе». Он постоял сейчас на улице, у ворот, пока очередная «сова» не сбросила на окраину, деревни всякую взрывчатую мелочь, и вышел на дорогу, сплошь изрубцованную танковыми и тракторными гусеницами.

Из домика, занятого комдивом, пробивался в двух местах, тонкими прорезями, белый карбидный свет. «Тоже не спится человеку», — подумал с уважением Лецис.

— А я уже хотел прочесывать бор! — сказал счастливый Бойченко, встретив его с распростертыми объятиями.

— Ну, что тут нового у вас?

— А что новенького у тебя?

— Э-э, Василий Яковлевич, потрудитесь сначала доложить обстановку комиссару!

— Да положение незавидное. Садись, будем решать задачу за фронт.

— Нам бы с тобой решить за дивизию, тогда и фронту полегче станет, — с дружеской иронией заметил начальник политотдела, склонившись над генеральской картой.

Весь корпус Шкодуновича оказался в полукольце. На севере противнику удалось занять город Эстергом и выйти к Бичке. На юге немецкие танки ворвались в село Замой. Удары следовали один за другим, по скрещивающимся направлениям. И хотя на западной дуге выступа было относительно спокойно, танковые клещи могли сомкнуться в один черный день где-нибудь в тылу, близ Будапешта, — и тогда уж действительно пришлось бы драться в полном окружении.

С 12 января установилось, наконец, затишье.

Надолго ли?

В такие дни притягательная сила переднего края возрастает неимоверно: все штабы и тыловые части — дивизионные, корпусные, армейские — стараются быть поближе к пехоте, только она одна может выручить из беды. За плечами широкий незамерзающий Дунай, — отступать некуда, а там, на передовой, обжитые траншеи, в которых прочно обосновались видавшие виды стрелковые батальоны, готовые стоять насмерть.

Генерал Шкодунович устал за эти две недели не меньше, чем те комкоры, которым выпали на долю серьезные испытания. Он мотался по дивизиям, сам проверял ход оборонительных работ и возвращался на командный пункт за полночь. Сегодня как раз побывал у Бойченко. Штаб его по-прежнему находился в горном хуторке, на опушке векового бора. Сюда почти не долетал грохот артиллерии со стороны Бичке и Замоя, косяки немецких бомбардировщиков, не снижаясь, проходили высоко над головой, будто здесь их тыл.

Комкор остался доволен настроением людей, которые понимали всю опасность концентрических ударов противника на Будапешт, но и виду не показывали, что боятся окружения. Пехота научилась прятать свою тревогу, занимаясь обычным делом: то старую траншею углубит, то новый ход сообщения пророет, то возьмется строить лишнюю землянку на всякий случай. Говорят, что пехота меньше других родов войск знает, что делается вокруг, но стоит генералу побывать среди пехоты, как и он почувствует себя увереннее.

Именно в таком расположении духа генерал Шкодунович заехал с НП комдива в штаб дивизии. Кажется, его здесь ждали — офицеры были в сборе.

Некипелов стал докладывать обстановку во всех деталях, хорошо понимая, впрочем, что все это уже известно комкору со слов комдива. Он слегка бравировал своей памятью: не глядя на карту, называл населенные пункты, высоты и иные ориентиры в полосе обороны дивизии и на стыках с ее соседями. Шкодунович терпеливо слушал, изредка поглядывая на офицеров. У каждого на ремне по нескольку гранат, кобуры туго набиты запасными обоймами, полевые сумки тоже распухли, наверное, от патронов, и в углу, отливая желтизной прикладов, стояли новые, с и г о л о ч к и, автоматы. Да и у самого начальника штаба красовались сбоку темно-зеленые л и м о н к и, прихваченные с партизанским шиком к дорогому, фигурной строчки, глянцевитому ремню. Одним словом, штаб был во всеоружии.