Борис Бурлак - Левый фланг

— Вид у вас, товарищи, весьма воинственный! — сказал командир корпуса, затаив улыбку в смоляных усах.

Некипелову не понравилась его ирония, он заметил:

— На бога войны надейся, а сам не плошай.

— Кстати, плошать-то никогда не следует, — охотно согласился генерал. — Ну-с, теперь я коротко введу вас в общий курс событий.

Некипелов расстелил перед ним с т р а т е г и ч е с к у ю карту-пятисотку.

— В районе Бичке противник остановлен подоспевшими артполками резерва фронта. Сюда же переброшены один танковый и два мехкорпуса. Под Замоем, как вы догадываетесь, положение также начинает стабилизироваться. Главное сейчас — жесткая оборона. Не буду скрывать, мы срочно оборудуем вторые оборонительные рубежи, вот здесь и здесь, — генерал размашисто провел жирные линии восточнее села Чаквар, за командным пунктом корпуса. — Так что вы сами понимаете, какая ответственность ложится именно на вас.

Обступившие его офицеры молчали: эти вторые рубежи озадачивали каждого из них. «А все же он чего-то не договаривает», — решил Некипелов, искренне недоумевая, как можно таким бодрым тоном рассуждать о незавидном положении, в котором очутился корпус.

— Кстати, вы правильно поступили, что вооружились до зубов, — сказал в заключение комкор и отошел от карты.

На пергаментных залысинах начальника штаба заметно проступил румянец. Сутулясь по-стариковски, он аккуратно сложил г а р м о ш к у пятисотки — глаза бы не глядели на нее! — и попросил разрешения закурить.

— Курите, курите, товарищи! — сказал Шкодунович.

Когда-то он помнил в этом штабе любого вестового, хотя командовал дивизией всего два месяца. Теперь же вокруг все незнакомые лица, за исключением полковника Некипелова. Тогда Некипелов был майором, помощником начальника оперативного отделения, и вот дотянулся до наштадива. Значит, мужик дельный, пусть и не кадровик, а к л а с с и ч е с к и й запасник, как сам он называл себя в то время. Одно плохо: сразу попал в дивизионный штаб, минуя полк с его т е р м и ч е с к о й закалкой духа.

Взгляд комкора неожиданно остановился на Головном.

— Ба-а, да тут у меня еще один старый знакомый! Как поживаете, капитан?

— Спасибо, товарищ генерал, неплохо.

— Рисуете?

— Рисую.

— Видал ваши отчетные карты. С таким талантом можно и в генеральный штаб!

«Определенно чего-то знает», — думал Некипелов о командире корпуса, который — странное дело! — находит еще время для разных пустяков.

Но Шкодунович знал сейчас не больше, чем все эти штабные офицеры: он просто побывал сегодня на переднем крае и убедился лишний раз, что пехота сорок пятого года, давно переболев т а н к о б о я з н ь ю, не страшится теперь ни черта, ни дьявола — ни танков, ни окружений.

— Ну-с, мне пора, — Шкодунович встал, поискал глазами свою папаху из серого каракуля.

— Пожалуйста, вот она, товарищ генерал, — Некипелов подал ее комкору и, собираясь проводить гостя до машины, накинул шинель на плечи.

У ворот они столкнулись лицом к лицу со Строевым.

— Где вы пропадаете, Иван Григорьевич? — спросил командир корпуса таким тоном, будто и заезжал только ради Строева.

— Я сейчас прямо из штаба армии, выбивал там противотанковые мины.

— Одним словом, выступали в роли чрезвычайного уполномоченного по м и н о з а г о т о в к а м?

— Приходится.

Генерал учтиво повернулся к начальнику штаба, энергично пожал ему руку. Некипелов, польщенный вниманием комкора, поспешил оставить их вдвоем. Шкодунович взял Строева под локоть, и они пошли вдоль улицы, на восточную окраину села. За ними, поотстав немного, тронулся генеральский виллис.

Строев сбоку, мельком посматривал на Шкодуновича: лицо осунулось, веки набухли от бессонницы, даже усы повяли, но в глазах все та же мягкая лукавость, за которой может скрываться что угодно: боль, досада, изнуряющее беспокойство.

Комкор давно привык обращаться с ним просто-запросто, а он не мог так. Единственное, что позволял себе, называть комкора по имени и отчеству.

— Ну-с, поделитесь со мной тревогами.

— У вас наверняка своих хватает, Николай Николаевич. Да и вряд ли вы приехали советоваться к нам. Что мы можем подсказать снизу?

— Какой колючий! А сам ведь знает преотлично: когда тебе худо, то и у ординарца станешь искать поддержки!

— Нас учили в академии решать оперативные задачи за противника…

— Помню, — живо отозвался Шкодунович, глядя прямо перед собой. — Ну и что?

— А мы пренебрегаем иной раз академическими уроками на том основании, что война многое перечеркнула из наших старых представлений. Но аксиомы остаются аксиомами. И нужно бы считаться с ними, тем паче в обороне. Мы как-то перестали думать за противника: все равно, мол, наша берет. Отсюда и такие неприятные сюрпризы, как последние контрудары немцев, которые сосредоточили именно здесь, на юге, самую мощную танковую группировку.

— Вы полагаете?

— Я уверен в этом. К тому же, нас не балуют резервами. Всегда и все — там, в центре, хотя центр тяжести войны, быть может, переместился давно на юг. И теперь, когда войска других фронтов успешно продвигаются на запад, к Одеру, мы здесь вынуждены отступать на восток, к Дунаю. Конечно, в конце концов все это сбалансируется, но, к сожалению, нам придется туго в ближайшие недели. Противник, нащупав слабину, ни за что не оставит в покое Третий Украинский.

— А не сгущаете ли вы краски, дорогой товарищ?

— Я очень хотел бы ошибиться в данном случае. Жаль, что Толбухину опять достанется. Говорят, не родись хорош-пригож, а родись счастливый.

— Кстати, вы были когда-нибудь знакомы с Толбухиным?

— Был.

— Что же вы молчали до сих пор?

— Видите ли, время одних людей сближает, других — разъединяет. Мы когда-то учились на одном факультете, в академии, только на разных курсах. Федор Иванович уже заканчивал, я начинал. Потом обстоятельства сложились так, что он потерял меня из виду.

— Почему сами не напомнили о себе?

— Прошли годы, мы уже занимали совершенно разное положение в армии, и всякое напоминание о себе могло быть расценено неверно.

— Плохо вы знаете его.

— Нет, я хорошо знаю Федора Ивановича Толбухина как человека редкой скромности, потому-то мне и не хотелось выставлять напоказ наше прошлое знакомство. Мало ли что могут подумать другие.

— Одним словом, вы поступились дружбой ради обывателей?

— Может быть. Но, во всяком случае, я сохранил глубокое уважение к нему. Когда весной сорок второго года до меня дошел слух, что он отстранен от должности начальника штаба Крымского фронта, я долго переживал его беду как свою собственную.

— Да, тогда Мехлис перестарался. Но правда ни в огне не горит, ни в воде не тонет.

Строев с благодарностью посмотрел на Шкодуновича: столь доверительно никогда еще не разговаривал с ним командир корпуса.