Иван Падерин - Когда цветут камни

— Отличный.

И полковник согласился.

Варя старалась отвечать на все вопросы без запинки, думая, что от этого зависит, пошлют ее на фронт или обратно вернут в Громатуху.

Вечером того же дня всем радистам принесли билеты в Большой театр. Там же оказался и лейтенант с красивыми белыми зубами. Это он достал билеты в оперу. В театр он пришел в гражданском.

На другой день радистки были приглашены на танцы в клуб резерва. Варя танцевала с лейтенантом, который назвал ей свое имя — Владислав, или, проще, Владик. На танцах он был в военной форме: габардиновая гимнастерка, синие бриджи, белоснежный подворотничок, хромовые сапоги, поскрипывающие новенькие ремень и портупея — все на нем блестело и похрустывало. Чувствуя на себе взгляды военных и видя, какими глазами смотрит ей в лицо этот красивый и хорошо одетый лейтенант, Варя уже тогда подумала: «Неужели я такая привлекательная? Если это так, если я действительно красивая, то это плохо. Плохо быть красивой среди военных, если любишь одного, которого здесь нет возле тебя, он далеко на фронте…»

Через день Владик приехал в роту на блестящей машине. Он пригласил Варю на концерт в зал Чайковского. И командир роты отпустил ее. С концерта она вернулась в той же комфортабельной машине и долго не могла уснуть на нарах жарко натопленной теплушки, раздумывая: почему Владик советовал ей остаться в Москве?

Утром все радисты пошли получать каски, подшлемники, медальоны — такие вещи выдаются перед выездом на фронт, но Вари в списке для получения этих вещей не оказалось.

— Почему? — спросила она старшину роты.

— Не знаю, — ответил тот, — список составлял командир роты. Значит, команда такая поступила.

Днем Варя вместе с командиром роты была уже у полковника, что проверял ее работу на рации в первый день приезда в Москву.

— Мы находим нужным оставить вас, товарищ Корюкова, в Москве, — сказал полковник.

— Я хочу на фронт, — возразила Варя.

— Вы отличный радист-оператор, — похвалил ее полковник, — вы зафиксировали очень важные переговоры немецких радистов, и эту работу надо продолжать здесь, в Москве.

— Тогда я была не в Москве, а в Сибири. Значит, с таким же успехом буду продолжать эту работу и на фронте, — продолжала возражать Варя.

— Это возражение мы не можем принять всерьез. Нам лучше знать, где вы должны работать, — уже более строго заметил полковник.

— Вам знать, а мне работать, — не задумываясь, отрезала Варя.

— Вы дерзкая девушка, — возмутился полковник.

— Судите как угодно, но я не останусь в Москве.

— Почему? — спросил полковник.

— Хочу на фронт, — ответила Варя, — или… — она хотела сказать: «отправляйте обратно на Громатуху», но испугалась своей решительности — а вдруг отправят обратно на Громатуху, что она там будет говорить отцу, матери, как писать об этом Леониду? — и замолчала.

Заметив такое замешательство, полковник сказал смягченно:

— Подумайте, но мы пока не можем изменить своего решения.

Только тут Варя поняла, какую силу имеет Владик. Значит, надо с ним поговорить, это от него зависит. И стала ждать новой встречи с ним.

Он приехал за ней на машине, на этот раз без шофера, сам за рулем, улыбающийся, ласковый. Они долго ездили по улицам Москвы, он знакомил ее с достопримечательностями столицы. Когда стемнело, он предложил ей побывать в одном из самых лучших ресторанов Москвы. Варя отказалась:

— Там будет много народу, а я хочу побыть с вами наедине и поговорить.

— Хорошо, — согласился Владик и понял это по-своему.

Теперь машина петляла уже по каким-то темным и узким переулкам. Варя, не замечая ничего, пыталась начать разговор о том, чтобы он помог ей выехать на фронт. Однако разговор не клеился: Владик умело уклонялся от прямых вопросов и, как бы между делом, начинал философствовать о чистоте любви, о красоте. Порой Варя прислушивалась к нему, и ей казалось, что он высказывает какие-то очень умные и правильные мысли. Разговорившись, он подметил, что у нее очень приятный тембр голоса, затем нашел на висках Вари такие же красивые завитки волос, какие были у Анны Карениной. Говорил так убедительно, что она поверила ему и стала мысленно убеждать себя, что жизнь у нее, как говорил Владик, будет счастлива, потому что природа наградила ее обаятельной красотой и женственностью.

В конце концов, когда машина остановилась и Владик уже успел поцеловать ее холодными мокрыми губами в щеку, она поняла, что этот лейтенант может сделать что-то такое, после чего она не сможет посмотреть Лене в глаза. Надо как-то вырваться из этой машины и убежать.

И вот она уже под конвоем патрульных. Они ведут ее в комендатуру. Темная ночь. Холодно, в ботинках сыро.

Петляя по незнакомым улицам и переулкам, она провалилась в какую-то канаву с водой, еле выбралась и попала на патрульных. Что она скажет коменданту? Будет лгать, оправдываться или скажет, как было? Да, скажет все, как было. Пусть все знают, что для нее нет на свете милее и краше Леонида Прудникова и, что бы с ней ни случилось, она будет верна ему до конца…

Но Леня не знал, что переживает в этот час Варя. Он стоял на посту и думал о ней, как думают влюбленные о своих девушках, которые еще не успели подарить им свой первый поцелуй.

Один за другим стали выходить из блиндажа гвардейцы.

— Часовой обнимает винтовку, как ревнивый муж свою жену, — сказал кто-то из них.

Леня, спохватившись, приставил винтовку к ноге.

— Не робей, часовой, тебя даже словом нельзя трогать, — заступился за Леню подполковник Верба.

Прошло несколько минут, и в штабном блиндаже все утихло. Лишь позвякивала посуда, и почти шепотом повар Тиграсян выводил: «Сидел Ермак, объятый думой…»

Забренчал полевой телефон, поставленный у самого выхода. Подняв трубку, Тиграсян сказал такое, что Леня чуть не прыснул. Повар хотел посмешить телефонистов, но уже через секунду его голос изменился:

— Куда позвать, зачем позвать?.. Слушаюсь, сейчас будем позвать…

Тиграсян стремительно выскочил из блиндажа.

— Сам маршал просил позвать, бегу позвать. — И его белый колпак скрылся в темноте.

Куда он побежал и кого вызывают к телефону, Леня так и не понял.

Вскоре в сопровождении Тиграсяна и ординарца в блиндаж вернулся командир полка Корюков.

Передохнув после бега, он взял трубку. Леня следил за ним по движению тени на растянутой плащ-палатке.

— Слушаю вас, товарищ маршал… извините, здравствуйте… Спасибо, товарищ маршал. Только сейчас отпраздновали… Как же, всех поздравили. Письма родным? Нет, еще не отправили, — признался Максим Корюков, и тень его большой полусогнутой фигуры застыла на брезенте. Он будто чего-то испугался и уже пересохшим голосом проговорил: