Иван Бережной - Два рейда

Клейн предложил немцам сдаться. В ответ полетели гранаты и застрочили автоматы. Меня что-то стукнуло в грудь. Машинально хватаюсь за то место руками. В руке оказалась еще горячая сплюснутая пуля. Видимо, она срикошетила от здания. И на этот раз косая прошла мимо. Кладу пулю в карман.

Послышался голос Зяблицкого:

— Политрук ранен! Прикройте.

— По окнам — огонь! — подаю команду и первым пускаю очередь.

Разведчики из пулеметов и автоматов ударили по спирт-заводу… Демин и Зяблицкий волокут по снегу политрука.

— Не захотели жить — подыхайте, — ругался Клейн. — Обзывали предателем. Думают, я перебежчик…

За время войны я вдоволь насмотрелся на раненых и приметил, что каждый из них на ранение реагирует по-своему. Одни виновато оправдываются, что не убереглись и теперь обречены на бездействие: «Экая досада. Подвел я вас., ребята!» Другие, наоборот, выглядят героями, ведут себя заносчиво перед здоровыми, гордятся раной, как заслугой: «Вот я какой! Даже ранен!» Третьи смотрят на ранение как на обычное, даже неизбежное на войне дело. Некоторые просто теряются: «Как же теперь быть?» А бывают и такие, которые злятся на всех, как будто в его ранении повинны товарищи. Такие требуют к себе особого отношения.

А вот Роберт Клейн заглушал боль проклятием в адрес гитлеровцев. Его укрыли за домами и перевязали рану. В это время подоспела рота Тютерева.

— Э, дружок, разве можно так рисковать? — с упреком бросил Саша, пробегая мимо Роберта. — Мы с ними сейчас поговорим на более понятном языке…

— Посторонись! Орудие к бою! — слышна команда Флегонтова.

Развернувшись на сто восемьдесят градусов и оставив орудие на месте, упряжка с передком умчалась за дом…

— Прямой наводкой. Снаряд фугасный… Заряжай!

У прицела Вася Алексеев.

— Готово!

— Огонь!

Клуб пламени. Оглушительный выстрел. Снаряд взрывается внутри здания. Звенят стекла в соседних домах.

— Три снаряда, беглым, огонь!

Гремят выстрелы. Летят обломки здания. Вспыхивает пожар. Немцы ослабили сопротивление. Партизаны рванулись в здание спиртзавода…

Это был первый бой на территории Польши.

На отдых штаб соединения и первый батальон расположились в Боровце. Бой за спиртзавод для нас-не прошел даром. Гитлеровцы нащупали нашу стоянку и принялись бомбить. Правда, потерь от бомбежки мы не имели, но нервы были все время в напряжении.

Во второй половине дня каратели попытались выбить из соседнего села четвертый батальон. Однако Токарь дал им решительный отпор.

Рана Роберта Клейна оказалась неопасной. Доктор Мирослав Зима на месте осмотрел ее, перевязал и сделал политруку противостолбнячный укол. А на второй день тело раненого покрылось сыпью. Клейн нервничал.

— Что они мне сделали, коновалы! — кричал он. — Нашпиговали сульфуриками!

Старшина роты Зяблицкий был несколько раз ранен и на собственном опыте знал, что раненые в большинстве своем становятся мнительными. Понимая, что причин для беспокойства у Клейна нет, решил подтрунить над ним. Он подсел ко мне и заговорщицки зашептал, но так, чтобы слышал политрук:

— Товарищ майор, здесь дело не шуточное.

— Ты думаешь? — решил я помочь Васе.

— Я так понимаю, нарочно ему что-то подсунули. Отраву какую-то…

— Не может быть! — ужаснулся я.

— Это точно. Надо в особый отдел доложить…

Как и рассчитывал Зяблицкий, наш разговор услыхал Роберт.

— А-а! Меня хотят отравить! — закричал он, поднимаясь с постели. — Немедленно врача!

Он так разошелся, что мы не рады были своей неразумной затее. Начали успокаивать его, доказывая, что пошутили. Клейн не принимал в расчет никаких наших доводов, настаивал, чтобы скорее вызвали врача.

— Товарищ капитан, — начал было старшина.

— Немедленно врача, а то… — перебил Клейн и потянулся к автомату, лежавшему рядом на скамейке.

Зяблицкий, видя, что дело принимает крутой оборот, словно пуля вылетел из хаты. Как был в одном кителе и без шапки, так и помчался в санитарную часть.

Прибежал запыхавшийся Зима, как всегда веселый, жизнерадостный и неугомонный. Не обращая внимания на крики Роберта, часто употребляя свое любимое слово «правда», Зима тщательно осмотрел раненого, а потом подчеркнуто вежливо, с ехидцей спросил:

— Уважаемый Роберт Александрович, правда, скажите пожалуйста, вам какой-либо укол до ранения делали?

— Позавчера воткнули от тифа, — досадливо пробурчал Клейн.

— Так я и думал. Вот вам и разгадка. Правда, будьте спокойны. Через два-три дня сыпь как рукой снимет, а через недельку будете ходить как миленький. Это правда, я вам говорю. И тогда вам будет стыдно за вашего «коновала»… — упрекнул доктор Зима.

И действительно, Роберт поправился быстро. Но еще долго не мог простить нам злой шутки. А мы в свою очередь при случае напоминали ему о «сульфуриках» и «коновалах».

На улице гуляет пурга. Порывистый ветер громыхает плохо закрытыми ставнями. Мороз разрисовал окна причудливыми узорами. А в хате тепло, уютно. Петр Петрович без кителя. Белая рубашка заправлена в брюки. Глубоко засунув руки в карманы брюк, он в задумчивости расхаживал от печки к столу, от стола к печке. Шесть шагов туда, шесть обратно.

Пристроившись за столом рядом с начальником штаба, я слушаю задачу на разведку. Василий Александрович говорит тихим, мягким голосом, как бы извиняясь, что потревожил в такую паршивую погоду.

— Немедленно вышлите три разведывательные группы. Одну через Хуту Ружанецкую на Замостье, вторую — к Тарно-груду и Билгораю, третью — обратно по маршруту к Рава-Русская. Особое внимание Билгораю и Замостью. Там люблинский «воевода» что-то замышляет…

Меня не удивил вызов в штаб. Такая уж судьба разведчиков. Нам не привыкать ни к дождям, ни к снежным бурям. Не к лицу и жаловаться на усталость.

Иногда, не ожидая вызова, как только соединение останавливалось на отдых, я шел в штаб за получением задачи. Зачастую эта задача ставилась накануне в приказе на марш. Тогда мы высылали разведку сразу же, как достигали конечного пункта перехода.

Начальника штаба я понимал с полуслова, поэтому не утруждал его вопросами. Он ставил задачу в общих чертах. Детали, способы выполнения, выбор маршрута — право разведчиков.

Уже собрался уходить, когда раздался стук в дверь.

— Войдите, — сказал Петр Петрович.

Отворилась дверь, и в комнату, облепленный снегом, вошел Саша Ленкин. Даже на усах намерзли сосульки. Саша приложил правую руку со свисающей нагайкой к ушанке и доложил:

— По вашему приказанию явился!

— Вот и хорошо, — оживился Петр Петрович. Задумчивость с него как рукой сняло. Он подмигнул: — Как погодка?

— Собачья. Буран такой, что того и гляди вместе с лошадью унесет, — ответил Ленкин, отряхивая снег с ушанки.