Виктор Костевич - Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

По губам лейтенанта проскользнула улыбка.

– Выходит, бои начались еще пятого. Занятно.

– Они не сообщали об артиллерийском наступлении. Быть может, компенсируют задним числом, – предположил Грубер.

– Возможно. Но не кажется ли вам, что в Москве уже готовятся к поражению?

Грубер пожал плечами и вернулся к чтению.

– «В течение 8 июня на фронте существенных изменений не произошло. На Севастопольском участке фронта продолжались упорные бои. Наши войска успешно отбивают атаки противника и наносят ему огромные потери».

– Нахалы, – сказал лейтенант.

– Кстати, каковы наши потери на самом деле?

Лейтенант на секунду задумался.

– Война есть война. Потери есть. Самые необходимые и самые неизбежные. Исключительно в рамках запланированного.

Я поинтересовался:

– Мы сможем сделать фотографии поля боя?

– Думаю, да. Разумеется, под контролем командования.

– Разумеется, – согласился Грубер. – Надеюсь, командование не будет возражать, если контролировать нас будет майор Берг? Я хотел бы направиться в его батальон. Это возможно?

– Сегодня да. Батальон майора Берга на сутки выведен из боя и теперь отдыхает.

– Отлично, – ответил Грубер, и мы поехали к Бергу.

Встретиться с Бергом нам удалось не сразу. Он был занят, но пригласил нас на ужин. Грубер удалился по каким-то своим делам, а мне был выделен сопровождающий и переводчик в одном лице – на случай, если придется разговаривать с пленными. Вскоре переводчик пригодился. Меня заинтересовала группа людей в русской полевой униформе – без знаков различия и с засаленными белыми повязками на левом рукаве. Они возились вокруг покореженного грузовика.

– Пленные? – спросил я переводчика.

– Да, но еще старые, – объяснил мне тот (его звали Йохан-Непомуцен Фогт, он был фельдфебелем и бывшим студентом). – Наши добровольные помощники.

– Идейные борцы с большевизмом?

– Вроде того. Хотите поболтать?

– Было бы интересно. Такого материала у меня еще нет.

Йохан-Непомуцен презрительно свистнул в сторону русских работников – что мало вязалось с его приветливым студенческим лицом – и пальцем поманил одного из них – неприятного типа лет сорока, не особенно тщательно бритого, со свирепой физиономией и ушами, как у летучей мыши.

– Как поживаешь, Гришин? – спросил переводчик по-русски.

– Живем помаленьку, – мрачно ответил тот, смерив меня презрительным взглядом.

Его товарищи приостановили работу и с любопытством поглядывали на нас, о чем-то переговариваясь. Чтобы отвлечь их внимание от моей особы, находившемуся рядом немецкому ефрейтору пришлось на них прикрикнуть. Гришин только шевельнул мышиными ушами. Произнесенное ефрейтором слово Scheise (именно Scheise, а не литературное Scheisse) относилось не к нему, а к другим.

– Ваше имя? – спросил я его.

– Василий Гришин.

– Звание?

– Стрелок, – перевел Йохан-Непомуцен Фогт.

Я решил блеснуть знанием советской военной системы.

– Красноармеец?

– Сказано, стрелок, – перевел фельдфебель, блестяще сохранив угрюмую интонацию Гришина.

Я проявил упорство.

– Но в Красной Армии такого звания нет. Есть звание «красноармеец».

Ответ Гришина в передаче Непомуцена Фогта выглядел довольно странно.

– Клал я на Красную Армию.

Я не стал переспрашивать, что и откуда он клал, уяснив главное – Красную Армию Гришин не любит и говорить о ней не расположен. Он вообще был не расположен говорить и, похоже, «клал» не только на Красную Армию, но и на союзников германского вермахта. Я поглядел на Фогта. Бывший студент застенчиво улыбнулся. Нахальный Гришин начал мне надоедать. Я решил задать последние вопросы и покончить с бесплодной беседой – недостающие детали можно было сочинить самому.

– Кого вы видите победителем в войне? – спросил я «помощника» строго и громко – чтобы перекрыть резко усилившуюся артиллерийскую пальбу.

Тот удивленно повел плечом.

– Германца, ясное дело, кого еще.

– Ну, это понятно, – сказал я ему. – А как вы к этому относитесь?

Он опять удивился.

– Понятно как.

Чертов нетопырь не отличался разговорчивостью, и, похоже, мне предстояло потратить время на сочинение ярких реплик. Я достал из кармана платок и, теряясь под вампирьим взглядом, раздраженно вытер пот со лба.

– Каким вы видите будущее вашей страны?

– Чего? – не понял «помощник».

Я начал злиться. Зная с самого начала, что не стоит рассчитывать на искренность подобных людей, я все же мог рассчитывать, что он хотя бы что-нибудь изобразит для прессы. В конце концов, кто тут был он и кто тут был я. Я, который никого не предавал. С максимальной холодностью в голосе – ее Йохан-Непомуцен передал, как всегда, блестяще – я спросил у вампира с повязкой:

– Вам приходилось брать в руки оружие?

– А?

– Оружие в руки брал, спрашиваю?

– А-а. Надо будет, возьму. А иначе как?

– И каково будет стрелять в своих?

– Какие они мне на пенис свои? – перевел фельдфебель с абсолютно бесстрастной миной.

Я озадаченно переспросил:

– На что?

– Это русская идиома, – рассмеялся фельдфебель, – что-то вроде «к черту».

– Понятно. Но ведь, – я снова повернулся к «помощнику», – это ваш народ.

– Какой еще народ? – переспросил Гришин.

– Русский народ. Разве не так?

На сей раз ответ «помощника» был довольно пространен.

– Не уважаю я этот народ. Мертвый он. Дохлый. Под жидами не ходит, а бегает. Ферштеен?

Последнее слово Гришин произнес по-немецки, и перевод не понадобился.

Отпустив Гришина, который вернулся к грузовику, я с помощью фельдфебеля записал в блокнот несколько русских выражений со словом «пенис». «В этой жизни все сгодится», – весело сказал студент. Я быстро овладел этим лексическим богатством и уже вечером продемонстрировал новое умение Груберу, вызвав у того неподдельное восхищение. Но еще до вечера я побывал на поле смерти. Или, если угодно, славы.

В сопровождении Йохана-Непомуцена я направился в долину Бельбека. Пустынная в момент моих прежних визитов в войска, она выглядела теперь довольно оживленной. Передвигались кучки солдат – пехотинцев, саперов, жандармов, – маячили силуэты двух подбитых бронемашин (я хотел сделать снимок, но Фогт показал рукой, что не стоит, машины были немецкими). Мы вброд перешли через реку. В ней практически не осталось воды – солнце выпило всю до дна. Переводчик ловко выбрался на левый берег и подал мне руку. Я, споткнувшись на подъеме и больно ударившись коленом о торчавший из земли древесный корень, вылез на берег вслед за ним. Дерева рядом не было, обстрела оно пережить не смогло.

Нашу прогулку замедляли зиявшие повсюду большие и маленькие воронки, надолбы и ежи, колья с остатками колючей проволоки, а также необходимость следовать указаниям торчавших повсюду табличек: «Внимание, мины!», «Мин нет». За спиной оглушительно бухали пушки, снаряды которых, пролетая над головами, уносились за поросшие лесом холмы, где кипел, не переставая, жестокий бой с защищавшими станцию русскими.