Виктор Костевич - Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

Я прошипел:

– Катись ты…

Мухин обиделся и прошипел в ответ:

– Да сам катись! Не понимаешь юмора, сопляк чалдонский.

Часа через два к нам пробрался из роты Некрасов, а ночью нас посетил старший политрук Земскис. Он пришел с капитан-лейтенантом Сергеевым и тремя бойцами, притащившими бак воды и мешок сухарей. На Волошину Сергеев посмотрел с неудовольствием, но ничего ей не сказал. Земскис же, после короткого общения с личным составом, поманил меня пальцем и вывел из блиндажа.

– Ну что, боец, поговорим? – сказал он мне, плотно втискиваясь в щель одного из ходов сообщения, подальше от красноармейцев и краснофлотцев, занятых приведением в порядок траншеи, делом, показавшимся мне вдруг совершенно безнадежным – настолько сильны были в этот раз разрушения.

– Нелегко нам приходится, – посетовал военком.

Я кивнул. При свете взлетавших ракет отчетливо было видно, до чего же неузнаваемо изменился привычный пейзаж. Малые и большие воронки, засыпанные в разных местах окопы, камни, обломки дерева, куски металла под ногами, висящая в воздухе пыль. И бьющие, даром что ночь, орудия. Не так интенсивно, как днем, но все же… В другое бы время мы спрятались в блиндаже, а теперь это как бы и не считалось.

Земскис продолжил:

– Но духу мы при этом не теряем.

Я подтвердил:

– Не теряем, товарищ старший политрук.

– А чтобы сделать его еще крепче, нужна… что? – спросил политрук, немного ежась от дальних разрывов.

– Политработа, – ответил я. Что ж еще нужно советскому человеку, чтобы иметь крепкий дух? Лучше бы, конечно, немцы стрелять перестали, но ведь немцам мы приказать не в состоянии.

– Проводишь? Даешь пример?

Я неопределенно покачал головой. Честно говоря, за последние три дня я думал совсем о другом и даже не прочитал статьи Эренбурга. Даже Зильбер о ней позабыл.

– Трудно, понимаю, – сказал политрук. – Но работа, товарищ Аверин, есть работа, а высокое звание политбойца обязывает ко многому. Верно я говорю, товарищ красноармеец?

– Так точно, товарищ старший политрук.

– А значит, нам нужно работать. А чтобы не тратить времени зря, нужно определить направления работы. Как ты думаешь, кто больше всех нуждается в нашей с тобой помощи?

Я не понял, что он имеет в виду. Военком, хотя и торопился, попытался объяснить.

– Ведь не все бойцы вашего подразделения одинаково подкованы теоретически, правда?

– Так точно.

– Не все получили одинаковое воспитание? Не все учились в средней школе? Не все были членами ВЛКСМ? Не все одинаково устойчивы в политическом отношении?

Он неожиданно смолк. Обстрел катился в нашу сторону. Снова отошел куда-то влево, снова вернулся к нам. И наконец затих. Я мысленно поблагодарил немецкого офицера, отдавшего последнюю команду. Возможно, не только я. Земскис, выдохнув, продолжил:

– А значит, для успешной работы мы должны первым делом выявить таких бойцов. Они и есть главный объект нашей работы. Правильно?

Я ничего не сказал.

– Так что получай первое ответственное задание. Нужно составить список таких товарищей. Происхождение социальное, родственники разные. Но даже не это главное, это мы и так можем узнать. Главное – что они говорят между собой, какие проявляют настроения. Чтобы понять, что и как можно исправить, каким образом повлиять на людей, какие следует провести мероприятия.

Ага, подумал я, через пару часов фрицы нам сами устроят мероприятие. Но ясное дело, опять промолчал.

– У тебя бумага есть? Блокнот, карандаш? Чтобы делать заметки. Это необходимо.

Я поспешно соврал:

– Есть.

– Ну и хорошо. Будет нужно еще, я дам. А теперь ступай, работай. Мне уже пора.

Он встал, потянулся и тут же присел – рассекая с ревом воздух, высоко над нами пронесся какой-то особо тяжелый снаряд. В западной стороне, совсем неподалеку, громыхнуло так, что под ногами качнулась земля. Небо окрасилось заревом. Затем еще и еще. Били по береговой батарее, в расположении соседней дивизии. Военком прошептал:

– Стреляют.

И когда стрельба тяжелыми прекратилась, низко пригибаясь, пошел к блиндажу, оставив меня одного.

К своим я вернулся не сразу. Надо было слегка отдышаться и переварить услышанное. Вот оно, значит, как делается. «Поручение… настроения… оказать помощь». И вроде бы само по себе, в военных условиях задание понятное, но всё равно противно, как будто измазали дерьмом. И если сделать то, что просит Земскис – на вполне законных основаниях просит, и не просит совсем, а приказывает, – станешь доносчиком. Вроде тех, что работали на царскую охранку или в странах капитала шпионили против компартий. И какая тогда разница? Знал я, что Земскис болван, но не думал, что дойдет до такого. А с другой стороны – какой с меня спрос? Да еще теперь, когда не знаешь, будешь ли завтра жив.

В относительной тишине я не заметил, как задремал. Проснулся, быть может, через минуту – от разговора. Прямо как Джим Гокинс в бочке из-под яблок. Хорошо хоть не на корточках, как в прошлый раз.

Говорили Старовольский и Марина Волошина. Их силуэты четко читались в неярком предутреннем свете на фоне окопной стенки. Что говорили, мне, по счастью, слышно не было, но как говорили – я видел. Она держала Старовольского за руку. Уходили, расставались, покидая тихий край. Ты мне что-нибудь, родная…

В моей душе шаляпинским басом расхохотался Мефистофель. Прав, стало быть, оказался Мухин. Ну что же, так и быть, милуйтесь, голубки. Только поосторожнее, как бы чего не вышло. В полевых условиях бывает весьма некстати. Так-то, гражданка Волошина.

Я подивился женскому консерватизму – через двадцать четыре года после величайшей из революций, в условиях бесклассового общества, слабый пол упорно мыслил устаревшими социальными категориями. Впрочем, ничего непонятного тут не было. Ведь при самом простейшем анализе ложноклассовый женский подход объяснялся проще пареной репы. Коль скоро у лейтенанта под штанами то же самое, что у прочих – у меня или даже у Мухина, – то неизбежно приобретала значение иная дифференциация, в нашем случае – по наличию или отсутствию треугольников, кубиков и шпал.

Они давно ушли, а я всё не мог успокоиться, додумавшись в своей обиде до того, что под юбкой (а на Волошиной была даже не юбка, а уродливые красноармейские шаровары) тоже ничего экстраординарного не обнаружится. И вскоре услышал недовольный голос Зильбера.

– Шо расселся тут? Заняться нечем? Дуй к Шевченко, завал разгребать. Светает уже.

В голове против воли мелькнуло: «Жидяра хренов, лезет из кожи, пилу старшинскую зарабатывает». Но Зильбер исчез за поворотом хода сообщения и мыслей моих прочитать не мог. Зато неизвестно откуда явившийся Мухин, похоже, прочел как по книге. И доверительно сообщил: