Илья Симанчук - НИГ разгадывает тайны. Хроника ежедневного риска

— Так точно, товарищ генерал!

И поехал Мещеряков через разрушенный до предела Сталинград, через Сальские степи, через Северный Кавказ. В Баку устроили его в гостинице, дали сопровождающего.

Спустившись с железнодорожной насыпи, Мещеряков увидел внушительных размеров склад — штабеля железных ящиков зеленого цвета. Они контрастно смотрелись здесь, посреди золотисто-рыжего песка. Склад охранялся.

— Часовых, пожалуйста, уберите, — попросил Мещеряков. — Мало ли что может случиться! И помощников мне никаких не надо. Сам потихонечку управлюсь.

Верхние ящики накалились на солнце настолько, что рукам было больно. Шумно втянув в себя горячий воздух, Мещеряков схватил один из них и стремглав опустил на песок. Подул на обожженные пальцы, потряс ими, буркнул:

— Чтоб этим британцам ни дна ни покрышки! Железа, видите ли, у них много, так они мины но по-людски засундучили: все — в дерево, а они — в железо…

И засмеялся. Ну, для кого эти реплики? Для ящериц?

Отковырнул Мещеряков крышку ящика: в нем лежали мины. По очереди отнес их подальше от склада, потом туда же оттащил и сам ящик. Прикинул: «Минам в песочке — самый раз. Ну, а мне лучше будет на ящике. И расстояние подходящее. Если, не ровен час, и рванет, то на этом все и закончится. А склад уцелеет…»

Мещеряков взял мину в руки и подивился — какое же барахло! Корпус — из тонкого железа: значит: никаких осколков из него при разрыве не получится; стало быть, против пехоты применить эти мины бессмысленно. Не противотанковая же она, в самом деле? Нет, и не противотанковая. Так, какая-то: ни то ни се… «Эх, господа союзнички! Действуете по принципу; на тебе, боже, что нам не гоже?

Ничего себе партию отгрохали англичане! Видно, громадную «птичку» поставили в своих союзнических отчетах».

Думая так, Мещеряков все время вертел мину в руках, приглядывался, чуть ли но принюхивался, к ней. «Ну ладно, — решил он, — наше дело — обследовать взрывчатку. Не может ли она еще на что-нибудь сгодиться?»

Мещеряков начал медленно отворачивать взрыватель, Тихонько, по пол-оборота… Мышцы невольно напряглись. А голова — ясная-ясная, реакция мгновенная: на что решиться, от чего воздержаться… Мелькнуло: «Как было бы здорово, если б здесь, неподалеку, в укрытии, сидел кто-то из своих: Володя Борошнев, скажем, или Коля Попов, или Юра Салазко. Я бы кричал, что в этот момент делаю, а тот бы записывал. И если вдруг напасть какая, он бы после меня не с нуля начинал…»

Взрыватель, в общем, вывинтился послушно. Потом с максимальными предосторожностями открутил головную часть. С ней тоже проблем но оказалось. И вот наконец Мещеряков увидел взрывчатое вещество мины: зеленоватого цвета — почти одного колера с ящиком, со специфическим запахом. Тут Мещерякову химического анализа не потребовалось: опыт все сразу подсказал. Желатин-динамит. Вот что было начинкой английских мин! А запах такой — явно из-за каких-то добавок.

Ну, динамит — куда как хорошо известен! И обращаться с ним, если умеючи, можно спокойно. Правда, нагретый солнцем динамит — дело совсем другое. Очень опасна его составная часть — нитроглицерин — одно из самых чувствительных взрывчатых веществ. При такой жаре было бы совсем немудрено, если бы произошла так называемая эксудация нитроглицерина, то есть выделение его на поверхность, Это чревато бедой само по себе, а при стрельбе такими минами был бы неизбежен разрыв прямо в стволе миномета.

«Вот какую прелесть нам с туманных берегов Альбиона доставили! — отметил про себя Мещеряков, попрочнее усаживаясь на своем зеленом «троне», осевшем в песок. — А теперь попробуем-ка мы, насколько стоек этот желатин-динамит и не потерял ли он своих качеств…»

Легонечко-легонечко стал он ковырять динамит, так, чуточку, для пробы с поверхности… Потом залез подальше, уже посмелее… Затем углубился почти до дна, и оттуда тоже вытащил кое-что, чтобы пробы взять из разных слоев взрывчатки.

Немилосердное солнце начало наконец скатываться к горизонту. Мещеряков распрямил совсем затекшую спину. «Хватит на сегодня, пора и в гостиницу». — И вдруг почувствовал не только усталость, но и знобкий жар. Почему-то было очень больно натягивать гимнастерку…

Старик азербайджанец, дежурный гостиницы, внимательно глянул в воспаленное лицо Мещерякова.

— Э, дорогой… Видно, не пожалело тебя наше бакинское солнце, да и ты его не остерегся! — ласково заговорил он хрипловатым, прокуренным голосом.

— Ничего, папаша, все обойдется, — с трудом произнес Мещеряков. — Я вот только в койку рухну, а утром буду свежий как огурчик.

— Пойдем, я тебя отведу в твою койку. Да подожди, не засыпай, я мацони сейчас принесу!

— Что это — мацони?

— Как там no-вашему — простокваша, кефир, что ли…

— Я ничего есть не хочу.

— Не есть, не есть, дорогой! Я тебя смажу мацони. Легче станет, быстрее заживет. А иначе разболеешься…

— Ну, спасибо, отец. Давай, лечи, как умеешь. А то мне много еще надо сделать. Я дурень, позагорать решил! И температуру себе наработал, видно, под сорок, и повернуться нормально не могу…

Мацони оказалось поистине волшебным средством.

Утром Мещеряков осторожно — словно касался самого опасного: начинки кумулятивных снарядов — попробовал пошевелиться. Получилось. Подвигал руками и ногами — не болят. Да и жара никакого он не ощутил. Ну и простокваша, дай бог старику долгих лет и здоровья!

Он выглянул в коридор, ища взглядом своего исцелителя. За столом дежурного сидела солидных размеров дама, со жгучими черными глазами и прямо-таки гвардейскими усами. Старик, очевидно, сменился.

Пробы, взятые Мещеряковым, подвергли тщательному химическому анализу в специальной лаборатории. И после него стало ясно — мины, конечно, никуда не годятся, но динамит в них своих качеств не потерял и его еще можно использовать.

Потом настала очередь второго задания Снитко.

Через Иран от американцев поступал в Азербайджан тротил. Пришлось Мещерякову тоже его проверять: специальным прибором определять температуру затвердевания, что говорило о качестве. В общем, оно оказалось неплохим.

Возвращался Мещеряков в Москву с явным нетерпением. За эту во всех смыслах жаркую командировку он соскучился по нормальным, привычным трудам. Ехал и смотрел в вагонное окно.

По дорогам тянулись вереницы людей со скарбом на телегах, тачках или попросту тащивших его на себе. Ладились землянки, шалаши, какие-то странного вида домишки, сооруженные из всевозможных обломков. Их стены, как правило, были из патронных или снарядных ящиков, а порой в дело шли даже крылья сбитых немецких самолетов.

Смотрел Мещеряков на это трудное, но упорное возрождение жизни, и лицо его невольно озарила грустная, но восхищенная улыбка: