Михаил Никулин - Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди

У Миши стало легко и спокойно на сердце. Он прошел в угол вагона и присел на мешок.

— Дедушка, а Миша по доту скучает! — засмеялся Гаврик.

Старик предупредил Гаврика:

— Михайлу не трогай, парень он вдумчивый. Имеешь охоту — поговори со мной.

— Дедушка, а почему вы с главным не поругались? — спросил Гаврик.

— Как почему? — удивился старик.

— Так он же, как тигр усатый, ко всему принюхивался. Зря ему спуску дали, — с сожалением ответил Гаврик.

— Михайла, — насмешливо заговорил Иван Никитич, — а твой друг, видать, еще без старшего в голове.

Миша усмехнулся.

Гаврик, чуть обидевшись на товарища, сказал плотнику:

— Мишка — он у вас похож на уполномоченного.

— Да-да! Он мой уполномоченный, и тебе его слушать. Помни: в нашем большом деле первый командир я, Иван Никитич Опенкин, второй — Михайла Самохин, а уж третий — ты, Гаврил Мамченко. Этого ранжира держись, а не то крепко взыщу. Мне вот вздремнуть хочется. Ночь-то в сборах прошла. Задача у нас с Алексеем Ивановичем, с председателем, была нелегкая — налыгачи, веревки, всякую мелочь собирали.

Старик укладывался недолго: снял черный треух, положил его под голову и, подобрав ноги, свободно поместился на маленьком куске войлока.

— Михайла, к двери только на остановке можно, а так — ни под каким видом… Что надо — разбуди, я не обидчив…

И он затих.

— Сам маленький, а движений в нем как в паровозе, — тихо сказал Миша, указывая на плотника. — Без него в мастерской заглохнет. И как его отпустили? Правда, завтра прибудут из города шефы — плотники.

Потом под стук колес ребята заговорили о том, где лучше бы поставить новую школу — на другом или на старом месте. В конце концов они договорились: будет ли строиться школа на новом или на старом месте, но она непременно должна стоять на высоком берегу и глядеть окнами на море.

Миша опасливо предположил, что женщины могут в этом вопросе «дать маху», но Гаврик уверил его:

— Ну, пусть майор не доглядит, так Ольга Петровна или Зинаида Васильевна подскажут.

И вдруг Гаврик почувствовал, что хозяйственные вопросы ему уже надоели. Он спросил Мишу, нельзя ли немного подвинуться к двери. По дверному просвету, как по экрану, с чудной быстротой проносились назад военные-строители с лопатами, кирками, со свежими шпалами. На плоской насыпи мелькали домики из реек, диктовых стен и диктовых крыш. Они были такие новые, чистые, что казалось — последний гвоздь эти военные вбили в них только сейчас.

Для Миши, как и для Гаврика, люди в шинелях, в фуражках и гимнастерках были самыми интересными людьми в мире: они прогнали фашистов, они — фронтовые товарищи их отцов и, может, где-нибудь встречались с ними.

Миша встал, достал из кармана плотницкий карандаш, оглянулся на спящего старика и широким взмахом провел в полуметре от двери красную черту.

— Вот! Дальше запретная зона! — сказал он, опускаясь на пол около самой черты.

— А еще немного, хоть на ладонь ближе, нельзя? — спросил Гаврик.

— Нельзя!

На небольшой узловой станции поезд остановился.

Иван Никитич, не поднимая стриженой головы, заспанными глазами посмотрел на ребят. Ребята сидели, поджав ноги, и о чем-то шептались.

— Михайла, все в порядке? — спросил старый плотник.

— В порядке, — ответил Миша, хотя беспорядок уже назревал.

На путях станции работало много военных. Солнце уже поднялось и в безветрии хорошо пригревало. Строители сбрасывали шинели, чтобы свободней было подносить шпалы, подтягивать рельсы.

Один из военных, пожилой человек с веселыми глазами, киркой закрепляя шпалу, сказал своему коренастому товарищу с желтой паклей усов под прямым носом:

— Рыбкой позавтракал, а она воды хочет.

— Вон чайник, — указал желтоусый.

— Пью только родниковую.

— Избалован. Попроси гвардейцев, — проговорил рыжеусый и посмотрел на ребят. — Пока поезд стоит, десять раз до родника сбегать можно. Вон бугорок и камни ворохом насыпаны.

Этому разговору взрослые, видимо, не придали большего значения, чем обычной шутке, потому что сразу же стали заниматься каждый своим делом. Но, услышав его, Миша и Гаврик заспорили.

Гаврик настаивал:

— Надо сбегать!

Миша приказывал:

— А я говорю — сиди на месте!

Гаврик запальчиво объяснил:

— Подумают — вот тыловые крысы…

— Пускай думают, а у нас свое дело.

— Дело коровье! Уполномоченный по коровьему делу!

Задетый за живое, Миша посмотрел на молодого кондуктора. Тот в стороне от поезда сидел на штабеле шпал и, греясь на солнце, ерошил волосы.

— Гаврик, можешь в два счета? — спросил Миша.

Но Гаврик уже сорвался с места, схватил синий чайник и со словами «За родниковой» кинулся через пути.

Миша вскочил, глубоко вздохнул и стал «переживать». Три опасных точки были под его наблюдением: Гаврикова взлохмаченная от бега голова, греющийся на солнце кондуктор и угол вагона, в котором спал Иван Никитич. Голова Миши поворачивалась так, как будто кто-то на невидимой веревке тянул ее от угла вагона через штабель со шпалами к серой стежке, прочерченной по полынному откосу, к бугорку с кучей камней. Лицо его было бледное, напряженное, а нос сморщился. Тетка с корзиной, продававшая кукурузники, проходя мимо, засмеялась:

— Ты, должно, маму потерял?

Когда Гаврик, сверкнув на солнце синим чайником, исчез за камнями, из-за белого домика появился главный. Закинув за спину руки, главный не спеша шел к головному вагону. Зевнув, поднялся и молодой кондуктор.

«Кричать Ивану Никитичу?» — побледнев, спросил себя Миша. Его растерянный взгляд остановился на военных. Они тоже следили за Гавриком.

Когда Гаврик вынырнул из-за камней, рыжеусый солдат сердито сказал:

— Должен успеть.

— Как знать. Главный вон уже за поручни держится. Возьмет да и свистнет. Ему губы не зажмешь, — сокрушенно заметил тот, кого рыбный завтрак потянул на родниковую воду.

«Крикну!» — подумал Миша, ощутив, как жарко горят его уши и щеки, но тут рыжеусый сказал:

— Честное гвардейское, должен вовремя прибыть.

И в эту минуту главный дал свисток так настойчиво, точно хотел сказать, что ему, главному, нет никакого дела до тех, кто опаздывает и кто отвечает за опоздавших.

Миша видел теперь только одну точку — Гаврика, вобравшего голову в плечи, изогнувшего спину так, как будто его сек дождь и град. Со сверкающим в левой руке синим чайником он уже достиг полосатого шлагбаума на переезде через пути.

«Может, машинист видит его и нарочно не дает свистка?» — с надеждой подумал Миша.

Гаврик уже перескочил через первый накатанный рельс, когда раздался свисток паровоза. Споткнувшись о второй рельс, Гаврик стремительно полетел в желтый песок, усеянный гравием. Чайник, расплескивая сияющие брызги, зазвенел по шпалам.