Михаил Никулин - Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди

— И тут то же самое: посей лучше, убери хорошо, сдай государству по закону, а остальным распоряжайся по усмотрению — одевайся, обувайся, стройся… Так рассудили на десятом партийном съезде, так рассудил товарищ Ленин…

— А чего же они раньше так не рассудили, а без рассуждениев забирали у нас хлеб? — спросил Мирон Орлов, дергая пышными усами и блестя серыми насмешливыми глазами.

Андрей ответил:

— Некогда было рассуждениями заниматься, надо было бить белых генералов, помещиков… В газете точно отвечают на твой вопрос.

Чернобородый старик Обнизов, глядя из-под большого козырька фуражки куда-то в сторону, будто про себя заметил:

— Крестьянам собирались давать облегчение после того, как полностью «облегчили» их…

При всеобщем молчании собравшихся голос Андрея прозвучал очень отчетливо:

— В газете, Обнизов, разговор идет не о кулаках… Мы старались «облегчить» кулаков, а они нас хотели голодом уморить, государство советское… Расплачивались за меру мерой.

Прошел чуть слышный смешок, и Филипп снова заговорил — теперь уже о том, что до сева остались считанные дни и надо быть готовыми выезжать в поле…

— Слушай, председатель этой самой новой власти, — хрипло и громко обратился Матвей, — а ты дозволишь спрашивать, как и что?

Наташка и Петька, приникнув к плетню, видели, как Филипп, твердо стоя на камне, который служил трибуной, со сдержанной усмешкой ответил:

— Видно, Матвей Кондратьевич, тебе очень трудно запомнить, как называется наша власть… Запомни: власть наша — советская! А спрашивать, понятное дело, разрешается.

— А что будет, ежели я раньше других захочу выехать? — спросил Матвей.

Наташка и Петя смотрели Матвею прямо в его красное, бугристое лицо.

— Выезжай раньше других. Только посей, сколько положено, и так, чтобы хорошо уродилось… Сколько ему надо посеять? — обернулся Филипп в сторону рядом стоявшего Ваньки.

Ванька открыл записную книгу и прочитал: «Четырнадцать десятин пшеницы и шесть десятин мягкого хлеба».

Но эти сведения, видимо, не особенно интересовали Матвея, и он продолжал задавать вопросы:

— А если я позднее захочу выехать? А ежели я что-сь другое?..

И после каждого своего едкого вопроса Матвей почесывал поясницу.

— Что у него там, чиряк, что ль? — спросил Петька.

— Скребет здорово, — согласилась Наташка. — Это он от неудовольствия на советскую власть…

— А если «что-сь другое», то придется ответить перед властью за невыполнение обязательств. «Что-сь другое», Матвей Кондратьевич, не годится, — усмехнулся Филипп.

Собравшиеся тоже стали посмеиваться. Кое-кто говорил, что нечего Матвею и Обнизову придуриваться. Федор Евсеев осуждающе взглянул на смеющихся:

— Чего вам весело? — спросил он. — А может, и я «что-сь другое»?

И вот Наташка и Петька услышали голос распалившегося Хвиноя.

— Ты, сваточек, черт нас с тобой спутал в недобрый час, всю жизнь хочешь «что-сь другое»! И потому хочешь, что лодырь из лодырей, прихлебатель!

Хвиной смело пошел на Федора Евсеева, на своего свата, но с двух сторон ему навстречу двинулись Матвей и Обнизов с Мироном.

— Что ты вылупился на него? — спрашивал Матвей.

— Ты чистого прулетария Федора Евсеева хочешь в яму свалить? Да ему, может, полагалось раньше Бирюкова стоять у власти по теперешнему времени?! А еще сват! — наседал на Хвиноя чернобородый Обнизов.

Но Ульяшка Лукина, Мавра Максаева и зареченские бабы, плечами и руками отталкивая от Хвиноя Матвея, Обнизов а и Миронова, кричали каждая свое.

— А вы Федьку Евсеева возьмите к себе! — услышали Наташка и Петька.

— Пущай он вами в доме командует. А чтоб хутором командовал, — на черта он сдался!

— Хвиной — трудовик! Не сравнивай его с Федькой Евсеевым, с кочерыжкой.

Наташка побагровела от стыда и, оттянув Петьку от плетня, сказала:

— Нечего там разглядывать. Бери мешки… давай дело делать…

Латали и тихо разговаривали:

— С молодых лет Федька такой вот… Ему бы все выпить, закусить, полежать, — вздохнула Наташка.

— Сваточка послал нам господь, — смеялся Петька. — А ты, Евсевна, на него ни капли не похожа.

— Правда? — обрадовалась Наташка.

— Если бы по батюшке не была Евсевна, то были бы вроде чужие…

— Я на маму похожа: чуть курносенькая, веселая… А он, Федька-то, — чистый батя: черный, крючконосый и притворный… Они с батей и овцами и быками торговали. Что заторгуют, то и пропьют. Напьются и дерутся. А мама только и веселилась, только и радовалась, когда их не было дома… Ты же знаешь, как батя помер?

Петька, не задумываясь, ответил:

— Пьяный с дрог свалился под кручь Будного лога. Там часовня стояла…

— А Федька тогда уцелел…

И Наташка надолго умолкла. Понял Петька, какие мысли могли сейчас ее тревожить, отзываться болью в сердце, и не стал спрашивать о свате Федоре, а обращался к снохе с другими вопросами:

— Евсевна, так я подворачиваю края латки? А тачаю не редко?

Наташка охотно и старательно учила деверя, как еще лучше, прочней положить латку на мешок.

…А собрание, пожалуй, самое большое из всех хуторских собраний, шло своим чередом. Оно не случайно проводилось на лужайке около общественного амбара. Сейчас распределяли оставшееся семенное зерно. Ванька зачитывал фамилии и тут же называл количество пудов, прибавляя «пшеницы», «ячменя» или «проса»…

— А зачем же вы даете Игнату? Какой он бедняк? — послышался голос Мирона Орлова.

— Знаем, что середняк, — уверенно ответил Андрей. — Мы и середняку готовы помочь, раз он обещал побольше посеять!.. Власть ему сейчас поможет, а он ей после! Игнат, не стесняйся! Никакого подвоха тут у нас нет!

И опять тихо, и опять только и слышно, как Ванька называет фамилии, пуды, а Андрей добавляет к этому что-нибудь ободряющее:

— Возражений нет?.. Значит, после собрания смело подводой приезжайте получать…

Но вот поступило возражение.

— А почему это Кирею Евланову и Федору Евсееву нету от вас семенного вспомоществования? — спросил Матвей.

Филипп обратился к Андрею:

— Дядя, ты лучше знаешь почему, разъясни Матвею Кондратьевичу.

Андрей сказал:

— И Кирей и Федор Евсеев получили вспомоществование лично от Аполлона, получили его тайно: перевозили семена на салазках глухой ночью… Кадетский хлеб им больше по вкусу! Но мы можем поставить это дело на голосование.

Матвей, Обнизов и Мирон Орлов настаивали, что надо проголосовать. Но голосование не помогло ни Федору, ни Кирею. Послышались насмешливые замечания:

— Тоже телята — двух коров сосать захотели!

— А этому «что-сь другое», Федьке Евсееву, ни зернинки не давать, — кричал дед Никиташка, грозясь пальцем. — Он же не человек, а спорченная сбруя! На нем далеко не уедешь!