Валентин Стариков - На грани жизни и смерти

— Остановить главный электромотор!

Лодка продолжала движение по инерции. Я не сводил глаз с дифферентометра и глубиномера. Еще момент — и все решится… Пузырек дифферентометра вначале пополз назад, затем остановился на нуле. Я не хотел верить своим глазам, остановилось дыхание. Неужели вырвались?! Нет, наверное, еще не все. Вдруг винт все-таки зацепится за трос сети?.. Или еще что-нибудь непредвиденное? Приказываю дать малый ход вперед. Затаив дыхание, жду доклада Мартынова: он следит за нагрузкой.

Через минуту Мартынов докладывает:

— Нагрузка на вал нормальная.

А Зубков веселым голосом сообщает:

— Лаг дает отсчеты.

Значит, гребной винт свободен, и мы имеем ход. Лодка погружается на безопасную глубину.

Теперь, кажется, самое трудное уже позади. И хотя мы еще в фиорде и противник над нами, испытываем ощущение свободы. Кружится голова. Люди поздравляют друг друга, возбужденно жмут руки. Во всех отсеках веселье, радостные улыбки.

Смычков, быстро перейдя от решимости сражаться насмерть к состоянию безудержной веселости, предлагает всплыть и помахать одураченным немцам платочком. Но Щекин так весело не настроен.

— Рано, — буркнул он.

И он был прав. Как ни велика была радость, следовало считаться с тем, что окончательно опасность не миновала. Половину пути надо пройти в узком фиорде малым ходом при максимальной экономии электроэнергии. Еще нужно было ожидать погоню.

Опасения оправдались. Прошло уже более получаса после того, как мы миновали противолодочную сеть. Все считали, что можно уже готовиться одновременно к обеду и ужину… Подводная лодка вышла из фиорда, и перед ней открылся морской простор. Но вдруг у самого борта раздался страшный грохот.

Взрыв! Еще один! И также близко от борта.

Опять была объявлена боевая тревога; люди, не успевшие толком отдышаться, вновь бросились к боевым постам.

Но теперь мы были уже в гораздо лучшем положении. Быстро уйдя на глубину и изменив курс, мы шли самым малым ходом и часа через два сумели оторваться от погони.

Прерванный ужин возобновился. На этот раз нам больше уже никто не помешал.

Наконец-то после стольких волнений и многочасового подводного плена появилась возможность всплыть наверх. Все давно с нетерпением ждали этого момента. Тотчас же по выходе из фиорда включили регенерацию воздуха, пустили компрессор высокого давления, чтобы снять излишек давления в лодке, в отсеки впустили немного кислорода. Но это лишь ненамного облегчило наше положение. Дышать по-прежнему было тяжело.

Еще задолго до всплытия курильщики приготовили себе огромные цигарки и с нетерпением посматривали на меня. Когда до выхода на поверхность осталось минут пять, в люке, ведущем в кают-компанию, где я сидел, показалась голова Тюренкова.

— Товарищ командир, ваша трубка набита «золотым руном», — доложил он.

Вообще Тюренков сегодня удивлял всех. Обычно замкнутый и неразговорчивый, он вместе со своим однокашником Романом Морозовым за обедом неудержимо болтал, потешая всю команду. А сейчас вот с серьезной миной делал дипломатический ход — соблазнял командира всплыть раньше назначенного срока.

Я поблагодарил Тюренкова за любезность, хотя знал, что это была проделка Смычкова, и приказал готовиться к всплытию. Команда была исполнена менее чем через минуту, пожалуй, в рекордный срок.

И вот ограждение мостика подводной лодки показалось над водой. Я стоял в рубке, готовясь открыть люк, и видел, как внизу нетерпеливо ждут этого люди. Лодка еще полностью не всплыла, а я приоткрыл уже крышку люка. Через узкую кольцевую щель наружу со свистом прорвался спертый лодочный воздух. Опасаясь, как бы вместе с ним не выбросило наружу и меня самого, я некоторое время подержал крышку в прикрытом положении и отпустил ее только тогда, когда давление в лодке сравнялось с наружным. Свежий морской воздух одурманил меня. Закружилась голова, в глазах потемнело. Но это было только на миг. Следом за мной подымался сигнальщик Федосов. Он качнулся и поспешно ухватился рукой за поручень.

В этот вечерний час была редкая тишина. Едва заметная зыбь слегка, как будто осторожно, качала лодку, и вода с тихим, ласковым журчанием перекатывалась через палубу. Небо было без единого облачка, с пирамидами ярких звезд. Лунная дорожка, начинаясь от резко очерченного горизонта, пересекала морскую гладь и бежала прямо к нам, разливаясь бледным светом по темно-зеленому сырому корпусу корабля. Стояла одна из тех редких ночей, какие бывают только в Заполярье. Нам, после только что пережитых испытаний, казалось, что никогда мир, в котором мы живем, не был таким прекрасным. Было радостно. Хотелось жить, очень хотелось жить! И каждый, выходя на мостик, не мог удержаться от восклицаний: «Как хорошо!», «Какая погода!», «Какая ночь!».

— Такой вечер даже Захарыч был бы, наверное, не прочь провести в женском обществе, — пошутил Морозов. Это относилось к Тюренкову, который в силу своей исключительной застенчивости избегал девушек. Все засмеялись. Смычкову надо было уходить с мостика, но ему, так же как и всем, не хотелось спускаться вниз. Он решил схитрить и попросил разрешения отстоять верхнюю вахту, дублируя вахтенного офицера. В вежливой форме ему было отказано по той причине, что и в лодке хватало дела.

— Сегодняшний вечер, — сказал Смычков серьезно, — мне напоминает один киевский вечер…

— Вот и надейтесь на такого, с позволения сказать, вахтенного офицера. Он, вместо того чтобы думать о безопасности корабля, размечтается черт знает о чем, — пошутил Щекин. Оба рассмеялись. Смычков постоял немного и нехотя пошел вниз. Тут же наверх торопливо поднялись Мартынов и Иванов. Они тоже отдали должное погоде, закурили и подошли ко мне.

— Товарищ командир, а немецкий берег сейчас видно? — спросил Мартынов.

Я показал ему на длинную, едва заметную, будто прозрачную, темно-сиреневую зубчатую стену скалистого берега, которая вырисовывалась на светлом небосклоне.

— Вот эту ложбину видите? — я показал рукой на приметный с моря вход в Петсамо.

— Видим, — ответили оба.

— Так вот, это и есть тот самый фиорд, в котором мы уже дважды побывали. Сейчас мы от него в восемнадцати милях.

— Мы еще вернемся к этому берегу? — спросил Мартынов.

— Конечно, вернемся, только уже в другой раз.

— Товарищ командир, — сказал мне мичман, — когда мы стали тонуть и получили большой дифферент, я подумал, что нам уже крышка…

— Почему? — спросил я.

— Да в нашем отсеке корпус так трещал и вдавился, что чуть-чуть не лопнул. Я даже глаза закрыл от страха. А Матяж так тот прямо сказал: «Ну, отпахались, мичман!..»

— А потом что было?