Валентин Стариков - На грани жизни и смерти

— Вот стрелочка — карандаши чинить можно, — разглядывая в зеркале отутюженные брюки, говорит Морозов. Его друзья с видом строгих экспертов осматривают брюки и приходят к единодушному выводу, что они действительно «в полном ажуре…»

— С клиньями? — спрашивает моторист с соседней лодки.

— Меня уже отучили от этой моды, — непонятна что имея в виду, отзывается Морозов и, сделав серьезную мину, добавляет:

— Имею личное разрешение инженера-механика на утюжку брюк по своему вкусу, но в полном соответствии с формой.

Ровно в семнадцать все были уже переодеты, выбриты и находились в зале, приготовленном для торжества. Выстроились. Я прошел вдоль прямой, как линейка, шеренги и внимательно осмотрел строй. Замечаний у меня не было.

На торжество прибывали экипажи других кораблей, тоже выстраивались в шеренги и замирали.

Мы были очень взволнованы. Никому из нас еще не доводилось получать награды. Ордена и медали лежали на столе, в коробочках. Многие нет-нет да и посматривали в ту сторону.

В зал вошли командующий и член Военного Совета. Разговоры смолкли. Строй замер.

— Смирно! — скомандовал командир соединения капитан 2-го ранга Виноградов.

— Здравствуйте, товарищи подводники! — обратился к присутствующим командующий.

— Здравия желаем, товарищ контр-адмирал! — дружно ответил строй.

Церемония вручения наград продолжалась недолго, не более получаса, но эти минуты на всю жизнь остались в моей памяти.

— Орденом Красного Знамени награждается Щекин Алексей Семенович, помощник командира подводной лодки М-171.

Щекин внешне спокоен. Чеканя шаг, подходит к командующему и принимает из его рук орден. Смычков волнуется, но походка у него твердая, спортивная, вид серьезный и уверенный.

Тюренков немного было растерялся, но быстро овладел собой и усиленно старался показать отличную строевую выправку.

К столу подходят Лебедев, Хвалов, Мартынов…

Все члены экипажа подводной лодки М-171 награждены орденами Красного Знамени или Красной Звезды. Я смотрю на наших людей, волнуюсь за них и горжусь ими. И не думаю о том, что это мои подчиненные. Это мои боевые друзья, делящие со мной смертельные опасности и радости боевого успеха.

Потом начинается вторая половина торжества. Около столов суетятся повара в парадных белых колпаках и фартуках. Высокий и полный старший базовский кок командует парадом.

Все рассаживаются. Звучат тосты за победу, за наш экипаж…

Я смотрю на веселье, но перед глазами проходят эпизоды минувших суток. Думаю о тех, кто сейчас где-то далеко в море несет трудную и опасную вахту. Ведь война продолжается. И когда очередь провозглашать тост доходит до меня, говорю:

— Давайте выпьем за тех, кто сейчас в море, кто бьется с врагом!

— За тех, кто в море! — подхватывают в зале.

В тот момент я вспомнил многих моих старых друзей, товарищей по училищу: Евгения Осипова, Абрама Свердлова, Сергея Осипова. С Сергеем Осиповым — особенно близким мне школьным товарищем, а теперь прославленным балтийским катерником, позже, уже после войны, мы встретились. Встреча была неожиданной и радостной. В новогоднюю ночь мы отмечали его день рождения. Как всегда бывает между друзьями, которых очень многое связывает, стали вспоминать прошлое и, сами того не замечая, подошли к нашим боевым будням. Из этого разговора у меня особенно остро врезался в память один эпизод из его боевой жизни, в котором сам Осипов раскрывался передо мной каким-то другим, ранее мне не знакомым. В нем открылись вдруг такие яркие и новые Для меня черты, которые показали в нем человека огромной душевной силы, смелости и благородства.

К сожалению, я не запомнил ни имени, ни фамилии мальчугана-ленинградца, который был выброшен судьбой на заснеженные улицы задыхающегося в блокаде города, был подобран Осиповым и спасен им, спасен дважды! Пусть не осуждает меня герой за вольность: я назову этого мальчика Мишей Додоновым, именем популярного героя повести Неверова «Ташкент — город хлебный». Может быть, сам герой отзовется…

Итак, перескажу то, что услышал от Осипова.

Командир дивизиона торпедных катеров капитан 2-го ранга Осипов сидел за столом и, глядя на карту, обдумывал план предстоящих боевых действий: нужно было перехватить конвой противника, прежде чем он войдет в залив.

«До выхода в море времени остается немного, — думал он. — Нужно проверить, все ли готово».

Сняв телефонную трубку, задал несколько вопросов дежурному по части. Видимо, удовлетворенный ответом, встал и неторопливой походкой подошел к окну.

У самого окна мелькнула маленькая человеческая фигурка, Это Мишка Додонов — воспитанник дивизиона торпедных катеров. Осипов, прислонившись к оконной раме, с любопытством следил, как Мишка, тяжело двигая ногами в больших сапогах, забавно бежал по направлению к пирсу. Мишка спешил. Он поправлял на голове шлем, который наползал ему на глаза, опасливо оглядывался по сторонам, будто желая убедиться, что никто за ним не следит и не потешается над его неловкостью. Наблюдая за мальчиком, Осипов тепло улыбнулся: «Погиб бы парнишка в эту зиму. Замерз бы, как воробей, не заметь его наши ребята…»

А зима та была лютая, снежная, ветреная. Катера зимовали в Ленинграде. Однажды утром на пустынной, заметенной снегом набережной вахтенные заметили мальчика лет одиннадцати. Пряча озябшие руки в заплатанных рукавах, он переминался с ноги на ногу. Думали, что мальчик кого-то ждет. Но прошел час, и вахтенный с одного из катеров решил подойти к парнишке и спросить, что ему здесь нужно. В разговоре выяснилось, что у Мишки нет родителей. Отец осенью был убит осколком снаряда на улице, около дома, когда шел на работу; мать простудилась и, истощенная голодом, недавно умерла.

Осипов приказал оставить мальчика в дивизионе воспитанником. Сейчас, наблюдая за ним, он думал: «Спешит, как бы в поход не опоздать».

Катера, будто братья-близнецы, неотступно шли друг за другом. След, начинаясь под реданом первого, похожий на гигантские седые усы, широко расходился в стороны и терялся далеко на горизонте.

Радовалось сердце комдива. Чувство гордости и большой человеческой любви к товарищам всколыхнулось где-то в глубине его души. Четвертый катер нажимал на переднего мателота. Это шел Иванов, командир отряда катеров. «Не терпится, поскорее бы в бой. Удаль русская! — восхищенно думал Осипов, представив себе рослого, на вид нескладного, но спокойного и невозмутимого даже в самые трудные моменты боя офицера. — Да разве один Иванов такой?!»

— Вижу дымы… правый борт, 40 градусов! — услышал Осипов и, повернувшись, вскинул бинокль к глазам.

— Да, это конвой, — решил он, увидев на сером горизонте низко стелющееся, едва заметное облачко, постепенно размывающееся по краям. Посмотрел на часы: без четверти час; скоро рассвет, медлить нельзя!